Уилбур Смит - Золотой Лис

Майкл крепко обнял сестру. Его тело было твердым, теплым, сильным. Больше всего сейчас Изабелла нуждалась именно в такой мужской силе, совершенно лишенной какой-либо сексуальности. Ей казалось, что он наполняет ее, как вода наполняет высохший водоем, возвращая силы и мужество, и она молча, благодарно прижалась к брату.

Через некоторое время он начал говорить. Она лежала и слушала, прижав ухо к груди, так что голос доходил до нее как бы издалека. Он говорил о любви и страданиях, об одиночестве и надежде, наконец, о смерти.

— Весь ужас смерти в ее бесповоротности. Вдруг все обрывается, и впереди нет ничего, одна бесконечная пустота. С ней нельзя бороться, на нее нельзя роптать. Нужно смириться, или ты только разобьешь себе сердце.

«Сплошные банальности, — думала она, — одни и те же старые штампы, которыми пытается утешить себя человек вот уже не один десяток тысяч лет. И все же, как и многие банальности, они верны, и они предлагают единственное утешение, какое только существует на свете». И гораздо важнее слов, смысла того, что он говорил, была эта мягкая, убаюкивающая музыка его голоса, тепло и сила его тела, его любовь.

Наконец она уснула.

Проснулась, когда еще не рассвело, и тут же осознала, что Майкл пролежал всю ночь, ни разу не пошевелившись, чтобы не разбудить ее, и что он тоже не спит.

— Спасибо тебе, Микки. Ты даже представить себе не можешь, как мне было одиноко. Я так нуждалась в твоей поддержке.

— Я все понимаю, Белла. Я-то прекрасно знаю, что такое одиночество. — Сердце защемило от нежности и жалости к нему; собственная боль временно утихла, уступив место состраданию. Захотелось утешить его. Теперь настало время поменяться ролями.

— Расскажи мне о своей новой книге, Микки. Извини, я еще не успела прочитать. — Еще до ее выхода в свет он прислал авторский экземпляр с нежной дарственной надписью, но Изабелла была всецело поглощена своим горем. В душе не оставалось места ни для кого, даже для Микки. Так что теперь она внимательно слушала, а он говорил о книге, о себе, о своих взглядах на окружающий их мир.

— Я еще раз беседовал с Рейли Табакой, — неожиданно заявил Майкл, и она вздрогнула. Не вспоминала это имя с тех пор, как покинула Лондон.

— Где? Где ты встречался с ним? Майкл покачал головой.

— Я с ним не встречался. Мы поговорили по телефону, очень коротко. По-моему, звонил откуда-то из-за границы, но скоро будет здесь. Он неуловим, как блуждающие огоньки, как черный монах, бродящий в ночи. Для него, как для тени, не существует границ.

— Ты договорился с ним о встрече?

— Да. На его слово можно положиться.

— Будь осторожен, Микки. Пожалуйста, обещай мне, что будешь очень осторожен. Это опасный человек.

— Ты напрасно беспокоишься. Я не герой. Я не Шон и не Гарри. Я буду осторожен, очень осторожен, обещаю тебе.

Майкл Кортни припарковал свой видавший виды «валиант» на стоянке ресторана для автомобилистов рядом со скоростной магистралью, соединявшей Йоханнесбург и Дурбан.

Выключил зажигание, но мотор по собственной инициативе сделал еще несколько неуверенных оборотов. Он отчаянно барахлил всю дорогу от редакции газеты «Голден Сити Мейл» в центральной части Йоханнесбурга. Машина набегала уже более семидесяти тысяч миль; строго говоря, ее следовало продать еще два года назад.

В его контракте было, что он, как заместитель главного редактора, имеет право на новую «престижную» машину каждые двенадцать месяцев. Однако Майкл очень привязался к своему старому доброму «валианту», который с честью вышел из бесчисленных дорожных передряг, оставивших множество шрамов на его корпусе, а водительское сиденье за эти годы приобрело очертания тела владельца.

Майкл внимательно осмотрел все машины на стоянке; ни одна из них не соответствовала полученному им описанию. Взглянул на часы, японские, электронные, которые купил за пять долларов в Токио, когда был там в прошлом году по делам газеты. Он приехал на двадцать минут раньше назначенного времени; закурил и поудобнее устроился на старом изношенном сиденье.

Улыбнулся, подумал о машине и часах. Он воистину был паршивой овцой в их семье. Все остальные, от бабушки до Беллы, были просто помешаны на дорогих вещах. Бабушка предпочитала бледно-желтые «даймлеры»; их цвет никогда не менялся, хотя модель каждый год была новая. У отца весь гараж был набит машинами классических марок, большей частью английскими спортивными типа «СС Ягуар» и большими туристскими «бантли» зеленого цвета с шестилитровыми двигателями. Гарри разъезжал на изящных итальянских «мазерати» и «феррари». Шон, в строгом соответствии со своим имиджем крутого парня, не признавал ничего, кроме охотничьих вездеходов с двумя ведущими осями, впрочем, внутренним убранством не уступавших самым роскошным лимузинам; и даже Белла водила маленькую штучку с форсированным двигателем, стоившую вдвое дороже нового «валианта».

И уж конечно, ни один из них не стал бы носить электронные; ни бабушка с ее усыпанными бриллиантами «пьяже», ни Шон с его шикарными золотыми часами фирмы «Ролекс». «Вещи, — с горечью подумал Майкл, и улыбка сошла с его лица. — Их интересуют только вещи, а на людей им наплевать. В этом проклятие нашей страны».

Вдруг кто-то тихо постучал по боковому стеклу «валианта»; Майкл вздрогнул и оглянулся вокруг, ожидая увидеть связника.

Но никого не увидел.

Он встревожился. Но вот в окне показалась маленькая черная рука с розовой ладошкой и робко постучала одним пальцем по стеклу.

Майкл опустил окошко и высунул голову наружу. Чернокожий мальчуган улыбался ему, глядя на него снизу вверх. Ему было не больше пяти или шести лет. Он был босой, в рваной майке и шортах. Но улыбка была просто неотразимой, невзирая на белые засохшие сопли, красовавшиеся под носом.

— Пожалуйста, баас, — пропищал он, по-нищенски протягивая ладошку. — Моя голодный. Пожалуйста, дай цент, баас!

Майкл открыл дверцу, и ребенок испуганно попятился. Майкл взял свой кардиган, который валялся рядом с ним на сиденье, и надел его на мальчика. Он свисал почти до щиколоток, а рукава были длиннее на целый фут. Майкл закатал их так, чтобы из-под них виднелись кончики пальцев, и спросил на беглом коса:

— Где ты живешь, малыш?

Мальчик был явно ошарашен, и не только уделенным ему вниманием, но и тем, что белый человек говорит на коса. Шесть лет тому назад Майкл пришел к выводу, что невозможно понять человека, не зная его языка. И с тех пор добросовестно изучал местные наречия. Вряд ли нашелся хотя бы один из тысячи белых, кто стал бы себя этим утруждать. Все черные должны были владеть английским или африкаанс; иначе они практически не имели шансов найти работу. Теперь Майкл уже свободно говорил на коса и зулу. На этих двух родственных языках изъяснялось подавляющее большинство черного населения южной части Африки.