Сергей Алексеев - Утоли моя печали

– Пусть это вас не тревожит, – отрезал Ярослав. – В отношении морали… Не вам говорить. Женщины пришли жить в Скит, а не со мной.

– Да, чуть не забыл! – спохватился Скворчевский. – Ваша мама… Она в монастыре?

Сказано это было без всякого намека, но Ярослав вдруг напрягся: почему он спросил о матери? Все-таки ищет рычаг?..

– Странно, образованная, светская женщина, талантливый ученый, доктор наук и вдруг – в монастырь, в уединение. У вас это наследственное?

– Это произошло не вдруг, – проговорил Ярослав сдержанно. – Она давно решила уйти от мира. И когда я вернулся из армии, приняла пострижение.

– Как же теперь ее зовут? После пострига, насколько мне известно, получают другое имя?

– Простите, полковник, это не относится к делу никоим образом, – отрезал Ярослав. – Зачем вам ее новое имя?

Скворчевский вскинул свои пытливые глаза, поднял брови:

– Бог с вами, Ярослав Михайлович! Что вы подумали? Я же чувствую, что вы подумали!.. Я спросил о матери только из соображений… дополнительной информации, так сказать.

– В досье?

– Если хотите – да! А вы подумали черт-те что.

– Запишите: ее зовут теперь мать Илиодора. Скворчевский принял это к сведению, порылся в кейсе и добыл какой-то бланк.

– Извините, Ярослав Михайлович, но вам нужно расписаться вот здесь. Это подписка о неразглашении конфиденциальной беседы. Ничего не поделаешь, режим секретности.

– Подписывать ничего не буду, – заявил Ярослав, раздражаясь от казенного тона Скворчевского.

– Но почему? Это чистая формальность.

– Тем более… Не хочу оставлять автографы в собственном досье.

Тот помедлил, с сожалением спрятал бланк, дернул плечами.

– На нет, как говорят, и суда нет… Жаль, из вас вырос бы хороший разведчик.

Скворчевский как-то проникновенно жал руку на прощание и так же смотрел в глаза…

Ярослав вышел на улицу проводить непрошеных гостей. Их машина стояла за территорией, приткнувшись к придорожным кустам. Было раннее утро, солнце обозначилось на горизонте, от реки тянуло туманом и прохладой. Скворчевский сел на заднее сиденье, хлопнул дверцей, Ярослав спрятался за створкой ворот и прильнул к щели между досок. «Волга» с затемненными стеклами, тихо поуркивая двигателем, медленно покатилась мимо и скоро исчезла за углом.

Гадостей от этих гостей можно было ожидать всяких, поэтому, вернувшись в свой домик, Ярослав тщательно обследовал кресло и журнальный столик, затем стены и двери: могли всадить «жучка» куда угодно. Иначе бы откуда ему стал известен разговор с Закомарным? Наконец волнение и шпионские страсти понемногу улеглись, Ярослав побрился под умывальником, сполоснул лицо и начал собираться в дорогу. Отключил газ, воду, электричество – очень уж ненадежной была проводка, – запер домик и сел за руль своей «Нивы».

Предложение работать во внешней разведке было не удивительным, в какой-то степени закономерным; в эту службу вербовали из Института международных отношений и с факультетов журналистики. Бывало, что кто-то из сокурсников как-то незаметно исчезал с горизонта, и более человека никто не встречал. Мало того, из студенческих альбомов вдруг пропадали фотографии, а то и письма, если таковые были. Скорее всего менялись имена и фамилии, человек, как химически пассивное вещество, растворялся в этой кислоте без остатка, и скоро даже лицо было трудно вспомнить. И работа, с точки зрения Ярослава, не казалась унизительной или недостойной. Каждому свое. Один в состоянии вести двойную жизнь, вечно держать себя под многократным контролем, растворяться, другой – нет. Но сейчас остался неприятный осадок какой-то грязи.

Это была не обычная вербовка: Скворчевский искал подходы к Закомарному и, видимо изучая круг его знакомых, наткнулся на Ярослава…

Вернее, его интересовал не сам хозяин Дворянского Гнезда, а его гости, в частности дядя Юлии и она сама…

И все-таки он не отступится! С женщинами вряд ли что сделает, они не такие, чтобы их можно было обидеть или наказать. Но мама!..

После того как Юлию увезли, Ярослав долго искал утешения, усмирения своих чувств и решил съездить к матери в Свято-Никольский монастырь. Не то что вспомнил о ней, а почувствовал, что только возле матери, под ее рукой можно успокоить мятущуюся душу. Это было уже после пожара, и в Скиту, точнее, в каменном сарае жили женщины – Марианна-пленница, Олеся-зечка, Марина с Таней и две Надежды – бывшие хиппи. Было на кого оставить хозяйство, и он сорвался без всякого отпуска, даже директора не предупредил. С собой взял обгоревшую икону, чтобы показать матери, из-за кого сердце болит и покоя нет, вместо фотографии…

В Малоярославец он приехал на последней электричке, когда ворота монастыря уже были заперты, а за ними лаял огромный сенбернар. Перелазить через каменный забор было не то что опасно, а неловко: ничего себе, сын в гости к матери приехал, да не куда-нибудь, а в женскую обитель. Ярослав посмотрел на пулевые пробоины, оставленные едва ли не наполеоновскими солдатами на фасаде ворот, – стреляли по иконе Богородицы и ни разу не попали! – и пошел вдоль стены: может, есть где ход, через который можно проникнуть на территорию и там заночевать где-нибудь в развалинах старых корпусов. И когда вышел к монастырским огородам за стеной возле угловой башенки, неожиданно увидел в ее узком открытом окне бородатого человека с сигаретой – явление для женской обители странное, поэтому непроизвольно остановился.

– Эй, ты что тут бродишь? – окликнул мужчина и пыхнул дымом.

Ярослав решил, что это сторож, и подошел к высокому окошку.

– Понимаешь, брат, я к матери приехал, к матушке Илиодоре, – объяснил он. – На последней электричке… Ты знаешь Илиодору?

– Знаю, – осторожно проронил сторож. – Но у тебя на лбу не написано, что ты ее сын.

– Могу показать паспорт, – Ярослав стал рыться в кармане.

– Да ладно, не ищи, – буркнул сторож. – Подойди, посмотрю на тебя…

Он подошел к округлой стене башни и поднял голову. Тот взглянул, хмыкнул и подал руку.

– Залазь! Переночуешь тут, у меня…

Это оказался не сторож, а какой-то литератор, присланный в монастырь своим редактором-женщиной, чтобы сделать ремонт в башне и устроить там келью: жилья в обители не хватало. Редакторша собиралась уйти в послушницы надоело выпускать пошлые книжки, и этот литератор теперь отрабатывал за последнюю свою возможность издать какой-то роман, по его словам такой же пустой и пошлый. Он походил вовсе не на писателя, а на уставшего, голодного мужика, который делал все одновременно – говорил, ел салями и курил сигареты одну за одной.

– А я живу в Скиту, – то ли похвастался, то ли сообщил Ярослав. – В заповеднике. Вот где рай, вот бы где романы писать.