Сергей Алексеев - Утоли моя печали

А скандала все равно не избежать генералу!.. Разумеется, замнут, еще и извиняться перед Скворчевским станут, но все равно в своих кругах хвоста ему навертят. Есть ведь у него свой шеф… Заслать бы ему копию пленки с допросом Елизарова, чтоб все до кучи…

Садиться на деревянную, закрепленную лавку Бурцев не стал, обнаружив, что вокруг него – невероятная и мерзкая грязь.

Он знал: к этой грязи нельзя прикасаться ни в коем случае. Иначе она, как всякая тонкая материя, начнет впитываться в кожу, в кровь, в мысли…

Сергей облокотился на решетчатую дверь – голова еще кружилась, выглянул наружу. Седой коридорный старшина с дубинкой за поясом и длинным, как шомпол, ключом заметил его, подошел, спросил через губу:

– Чего тебе? Отойди от решетки!

– Снимите наручники, – сказал Бурцев, но из-за разбитых губ получилось невнятно, шепеляво.

– Что? – протянул старшина. – Садись, говорю!

– Снимите! – он показал скованные за спиной руки.

– Я тебе сейчас сниму, – вяло пригрозил коридорный. – Отойди и сядь.

А Сергей поймал себя на мысли, что уже ненавидит этого коридорного. Какие-то вывернутые ноздри, тонкие, бесцветные губы на плоской физиономии, свиные, туповатые глазки… Натуральный ублюдок! И вообще, козел вонючий, мент поганый!..

И тут же затормозил поток своей ненависти.

У него уже срабатывала психология затворника, узника, насмерть пронизанного отчаянием и злобой человека.

Не то что прикасаться к стенам и предметам – тут нельзя было даже находиться, ибо отрицательной эфир всасывался в кровь…

И в разум…

И попробуй жить потом на воле, среди нормальных людей, кто не изведал такого эфира, кто не отравился энергией ненависти и презрения.

Бурцев попытался представить коридорного в кругу семьи (должна же быть у него семья – жена, дети, старые родители?) – не удалось. Его образ сопротивлялся, не вписывался в нормальную человеческую среду.

– Пригласите офицера, – попросил Бурцев. – Я работник Генпрокуратуры, специальный прокурор.

– Кого тебе? Прокурора? – не расслышал старшина. – Будет тебе прокурор… Отойди от решетки!

Коридорный выдернул резиновую палку, прицелился сквозь решетку, чтобы ударить в живот, – Сергей предусмотрительно отошел и встал посередине камеры.

Нет, лучше абстрагироваться от реальности и думать о чем угодно, только не о собственном положении. Допустим, о скандале, который ждет генерала Скворчевского. Приятная и забавная мысль…

Нет, лучше думать о Наденьке. Или о колдунье Ксении…

О дочери! Это же прекрасно, думать о дочери! Ей сейчас должно быть шесть лет. Боже мой, скоро пойдет в школу! Платьице, белый фартук, цветы в руке… На кого она похожа? И как ее зовут… Как ее имя, Господи?!

Коридорный услышал этот немой возглас, словно Архангел возник перед решеткой, вставил ключ, отработанным движением распахнул дверь.

– На выход! Руки за спину!

Забыл, что задержанный сидит в кандалах…

В коридоре, а потом на внутренней лестнице Бурцеву стало чуть легче: продуваемые летними сквозняками, эти пространства не скапливали столько летучей черной материи…

Его привели в тесный, типичный для уголовного розыска кабинет, где на столах сидели в ожидании работы два молодца в рубашках с короткими рукавами и галстуках, перетянутые ремнями от подвешенного под мышки оружия. Бравые ребята, смелые, с хорошим опытом, наверняка с чувством злого милицейского юмора. Усадили на стул посередине, так, чтобы можно было подходить с любой стороны, осматривали, будто скульптуру на площади.

– Типичный гаврюха, – сразу же определил тот, что был в маленьких модных очечках. – На зоне ходил в мужиках, откинулся, судя по бороде, полгода назад.

– Да, не повезло тебе, парень, – пропел, а потом резко склонился к Бурцеву второй, с крашеными волосами. – Из какой губернии в столицу пожаловал? Из Тверской? Вологодской? Или из Урюпинска?

С каждым вопросом он делал несильные, но ощутимые толчки то в плечо, то в грудь – это был чисто милицейский прием: держать постоянный физический контакт с допрашиваемым, психологическое давление.

– Мужики, – прошепелявил Сергей. – Снимите наручники.

– Жора, это что за диалект? – спросил крашеный очкарика. – Вятский, что ли?

– Московский.

Бурцев глянул исподлобья, опасаясь, что вновь накатит волна ненависти.

Не накатила. Даже когда крашеный дыхнул в лицо запахам жевательной резинки, рассмеялся с жалостью и тычки стали почти дружеские.

– Слушай, ты, лох… Да ты хоть знаешь, в чью квартиру вы с приятелем въехали? Ты представляешь, кто там живет?

– Я живу, – как мог сказал Бурцев и обнаружил, что одного переднего зуба нет, а два рядом качаются.

– Что? – теперь развеселился очкарик. – Не понял? Кто живет?

– Бурцев Сергей Александрович, – сказал он, жалея выбитый зуб – ну как теперь на люди показаться?

Они мгновенно переглянулись, поняли друг друга. Крашеный резко схватил за бороду, сжал пальцы.

– Сука… Да ты не гаврюха, если по наводке работал. А чей тогда? Из какой братвы?

– Из спецпрокуратуры, – едва выговорил, а скорее высвистел Бурцев.

Они еще раз переглянулись. Но не оттого, что поверили и испугались, напротив, возвели его в более высокий воровской ранг. Шутка сказать, знали, чья квартира, и пошли.

– На хрен, в камеру его, – сказал умненький очкарик и поднял трубку прямого телефона.

– Это не правильно, – заметил Бурцев. – Снимите наручники и оставьте здесь. Иначе потом не прощу, мужики.

– Что ты не простишь? – Крашеный, похоже, разобрал только одно слово, но выпустил бороду.

– Гестапо…

– Тебя, мразь, на дыбу повесить мало! – зарычал крашеный, и тычки его тяжелого кулака покрепчали. – Губу раскатал – демократия!.. И не пугай! Я на твою братву вот такой положил! С прибором!

Секунду назад он выглядел как вполне нормальный человек – живое, подвижное, ироничное лицо, блестящий задорно глаз; тут же, словно по собственной команде, он стал грозным и страшным. И не играл эти чувства! Потому что излучал их густым, холодящим потоком.

Бурцев вспомнил способ, как избегать резких приступов влюбленности и страха, представил, как этот крашеный сидит утром на унитазе и пыжится, наливаясь краснотой, выкатывая и так выпуклые глаза.

Стало смешно.

– Молодец, – похвалил он. – Злой… Значит, воровские взятки не берешь.

– Что? Взятки? Ты что, предлагаешь взятку?

– А возьмешь?

– Сдаем в камеру хранения! – окончательно решил очкарик, что-то почувствовав.

– Ребята, не прощу! – еще раз предупредил Бурцев. – Снимайте наручники. Буду сидеть здесь.

– Не пойму, что он бормочет? – крашеный поморщился и снял с вешалки резиновую палку, ткнул ее концом в грудь. – Чего ты хочешь?.. Ты можешь говорить нормально? Ну?!