Януш Красинский - Сын Валленрода

— Я охотно выступлю как представитель Бойтена, но только под польским флагом, — выпалил он одним духом.

— Это исключено! Выступить вы сможете только под немецким флагом или…

— Половина населения Бытома — поляки, — перебил собеседника Станислав. — И я могу лишь от их имени…

У толстяка даже шея вздулась.

— Я уже сказал — исключено! Согласны выступать в немецкой команде? Пожалуйста, ждем. И не пытайтесь чего-либо добиваться. Не в наших интересах усиливать польскую команду на Олимпийских играх в Берлине. Пусть Польша сама о себе беспокоится. Итак… да или нет? Как понимать это молчание? Нужно, время на раздумья? Хорошо, три дня. Явитесь ко мне в отдел. Отсутствие ответа будет расценено как отказ. — Немец допил пиво, встал, бросил на стол несколько мелких монет и, пропуская вперед Станислава, направился к выходу. — Надеюсь, что вы самостоятельно взвесите мое предложение, не прибегая ни к чьим советам, — добавил он, открывая дверцу автомобиля.

Станислав промолчал. Он был поглощен своими мыслями и даже, не заметил, как уехала машина. Вдруг его осенило, что встреча с нацистским сановником знаменует для него конец беспечной безвестности. Он был выделен из массы оказанным ему вниманием, и возврата назад нет. Отныне за любой свой поступок он мог ожидать наказания или награды. Безразличие властей — привилегия незамеченных. Вот так. Но награды ему не нужны.

Теперь оставалось только предугадывать, каковы будут наказания. С какой стороны нанесут первый удар? А что удар последует, не было ни малейших сомнений. Из освещенных окон ресторана полились звуки ночного оркестра. Альтенберг с облегчением нащупал за пазухой ракетку, так как испугался, что забыл ее в этом заведении для избранных. Она была куплена недавно на скопленные с трудом деньги, не хватало еще так по-глупому с ней расстаться. Ведь он ни за что на свете не вернулся бы в ресторан.

Развитие событии не заставило себя ждать. Вернувшись однажды вечером домой, он застал мать у корыта. На плите в оцинкованной выварке кипятилось грязное белье. Клубы пара заполняли сумрачную комнату. Ничего еще не подозревая, с веселой улыбкой он бросил на стол пакетик любимых Касиных конфет, шутливо дернул сестру за ухо и, обняв мать одной рукой за талию, слегка оттащил ее от корыта.

— Что это ты вдруг взялась за стирку?

Мать вынула руки из корыта, отерла мыльную пену и расплакалась.

— Что такое? Что случилось?

— Маму уволили с работы, — сказала Кася.

Трудно было доискаться причины этого внезапного решения хозяина. Ничего он не объяснил, просто сказал, чтобы больше не приходила и что на ее место взят другой человек. Поначалу они решили, что это какая-то случайность, но через несколько дней с этим же столкнулся и Станислав. Как-то утром он вдруг узнал от своего мастера, что уволен. Ешонек отвел его в контору, и там Альтенберг услышал то же самое от служащего, который выписал ему справку об увольнении. Станислав не узнавал мастера. Они всегда были в добрых отношениях, и немец никогда не скрывал своего расположения к нему. Теперь же он стоял молча, избегая взгляда опешившего, потерянного Станислава, а когда служащий, вручая справку, сказал, что, по его мнению, Альтенберг и так слишком долго здесь работал, Ешонек добавил, заикаясь от волнения:

— Тут нет работы… для таких, как ты. Убирайся отсюда. Лучше всего в Польшу… Пусть тебя свои кормят.

Станислав закусил губы, круто повернулся и вышел. Мастер энергичным шагом последовал за ним. Догнал на лестнице и придержал за плечо.

— Не сердись, Сташек. Я иначе не мог. Это все стукачи. Право, не мог. Но ты сам заварил кашу. Ведь я предупреждал. Говорил, что Польша тебя погубит. Говорил, верно?

Станислав стряхнул с плеча руку Ешонека, сбежал вниз по лестнице. Он был удручен, обижен на мастера и, несмотря на его оправдания, не мог простить того, что тот сказал в конторе. «Такой порядочный старик, такой порядочный старик, — повторял он мысленно. — Вот до чего довели порядочного старика». Бредя по улицам домой, он машинально читал намалеванные на стенах лозунги: «Германия для немцев!», «Поляки, трепещите перед нашим фюрером!» Ему казалось, что даже буквы кричат пискливыми голосами осатаневших сопляков из гитлерюгенда. Пожалуй никогда еще с такой остротой, как сегодня, не испытывал он привязанности к здешним краям, к своей шахте. И шагал, не оглядываясь, словно из опасения, что при виде копров, куда не было возврата, тоска сдавит горло железной хваткой.

Потом были перестановки в харцерском руководстве, вызванные продолжающейся репатриацией в Польшу. В результате этих передвижений Дукель возглавил отряд, а Станислав принял от него дружину. В других условиях он радовался бы этому росту, и синий аксельбант вожатого стал бы для него предметом гордости. Но недавние события лишили его способности радоваться чему-либо. Неожиданное повышение он воспринял как возложенную на него трудную обязанность, а синий аксельбант рассматривал как роковой амулет, который еще пуще осложнит ему жизнь. Но во время скромного торжества в связи с его назначением все же случилось нечто такое, что глубоко тронуло Станислава. Когда в зале польской гимназии затопили камин и дружина вместе с горсткой гостей стала полукругом, чтобы выслушать приказ, и в благоговейной тишине по сосредоточенным лицам заскользили блики огня, а в воздухе пахнуло горящей смолой, внезапно послышалась тяжелая поступь и вошли трое солдат вермахта. Начальник, держа перед собой текст приказа, оглянулся, заметил входящих и спросил по-немецки, не ошиблись ли они адресом, поскольку казармы находятся на другом конце города. Солдаты вместо ответа щелкнули каблуками, как по команде отдали честь и вдруг приветствовали собравшихся харцерским «Бодрствуй!» Полукруг расступился, отблеск пламени пал на лица солдат, и тут Станислав узнал своих харцеров — Гурбаля, незаменимого партнера на футбольном поле, и еще двоих. Их недавно призвали в вермахт для прохождения срочной службы. Теперь и начальник понял свою ошибку. Подошел к ним со смущенной улыбкой. Полукруг рассыпался окончательно, ребята обступили прибывших. Гурбаль заключил в объятия Станислава.

— Видишь, мы даже там узнали, что ты получаешь повышение, и добились увольнительных, чтобы попасть на торжество. В жизни столько не врали, чтобы получить их.

Да, это было очень мило с их стороны. Станислав обнял ребят в грубых суконных мундирах. А увидав у них на груди харцерские эмблемы — кресты и лилии — был растроган почти до слез.

— Это для меня огромный сюрприз, — воскликнул он. — Прямо-таки великолепный сюрприз.

Между тем Гурбаль, поздоровавшись со Станиславом, кивнул своим спутникам и, словно спохватившись, что нарушил субординацию, вытянулся по команде «смирно» перед начальником.