Януш Красинский - Сын Валленрода

— Старший харцер Гурбаль рапортует о прибытии трех польских харцеров, откомандированных из вермахта на харцерский сбор, — браво отчеканил он.

Несмотря на серьезные мины докладывающего и начальника, принимавшего этот необычный рапорт, все разразились смехом. Далее торжество пошло своим обычным чередом. Только присутствие трех немецких солдат, распевавших вместе со всеми «Не бросим мы земли исконной…», вопреки всей очевидности этого факта казалось чем-то неправдоподобным.

Однако следующий день принес гораздо менее приятный сюрприз.

Утром к дому Альтенбергов подъехала двухколесная тележка. Раздался стук в дверь, и вошел герр Курц с двумя грузчиками. Он с погасшей сигарой в зубах, те двое — с брезентовыми лямками через плечо. Явились они раньше условленного часа, что вызвало в доме небольшой переполох. Мать бросилась к старому буфету и начала торопливо освобождать его. Станислав и Кася поспешили ей на помощь. Они снимали с полок тарелки, чашки, кружки, кастрюли, стеклянные банки, кухонную утварь — вещи необходимые и бесполезные, но словно бы прижившиеся в бездонных недрах этой дубовой громадины, — второпях рассовывая их где попало. Немец наблюдал за этой лихорадочной сценой немного опешивший и словно бы сконфуженный.

— Ну и как, фрау Альтенберг, — заговорил он, когда мать, уже не находя места для посуды, остановилась в растерянности, — все еще не хотите внять моему совету?

— Вы не первый мне советуете, — сухо возразила Вероника. — Лучше иметь собственное мнение.

Грузчики с лямками стояли у стены, в молчаливом ожидании изучая резные карнизы и колонки наполовину опорожненного буфета, а герр Курц несколько нервным движением достал спичечный коробок и долго в нем копался, пока не счел, что в данный момент курить неудобно, закрыл его и снова сунул в карман.

— Собственное мнение… Я знаю, какое у вас собственное мнение. Вы все еще надеетесь, что Бойтен отойдет к Польше. Что вы возьмете упорством этих немцев. Но Польша никогда сюда не вернется, фрау Альтенберг. Здесь великая Германия, и для поляков нет места. Я говорю от чистого сердца, а не потому, что вас выгоняю. Польша за границей, и туда вы должны ехать. Ради собственного блага и блага всего вашего семейства.

Станиславу кровь ударила в голову. С языка уже готов был сорваться резкий ответ, но Вероника опередила сына.

— Герр Курц… Я вам продала буфет за деньги, не за советы.

Немец с важным видом потянулся за кошельком, небрежно отсчитал причитающуюся ей сумму и, найдя свободное местечко на столе, загроможденном кастрюлями, положил отсчитанные банкноты.

— Немцы не любят быть должниками, — сказал он. — Но я всегда буду чувствовать себя в долгу перед вашим супругом.

Мать удивленно вскинула брови.

— Перед моим супругом? Почему?

— Ибо я, уважаемая, как немец, считаю неправильным, что вас лишили пенсии. Ваш муж отдал жизнь за кайзера Вильгельма, и Германия обязана платить вам до конца жизни. Как видите, у меня тоже есть собственное мнение. И я никогда его не изменю. Говорю это при свидетелях, вот они стоят, — он показал на молчаливых грузчиков. — Ваш муж был порядочный человек и хороший ремесленник. Если бы жил… о, напрасно я о нем вспомнил. Еще расплачетесь. Но скажу о другом… Кое-кто, фрау Альтенберг, на меня в претензии из-за вашей дочери. Постоянно допытываются, почему не беру на работу в магазин какую-нибудь немку. И знаете, что я отвечаю? Это дочь солдата кайзера Вильгельма. Ее отца убили французы. И им нечем крыть. Но гораздо труднее бывает отбиться, когда спрашивают насчет вашего сына. Тут уж я не знаю, как отвечать.

— Скажите им, что я сегодня играю против «Керстен-центрум». Это лучшая в городе немецкая команда. Я убежден, что мы ей всыплем. Я сам забью им два гола.

— Сташек, так нельзя, — одернула его Кася. — Герр Курц наш настоящий друг.

— А разве я сказал что-либо плохое? Немцы любят футбол. Надо же им с кем-нибудь играть, верно? А футбольный мяч круглый. Вдруг и они выиграют.

Немец раздосадованно прикусил кончик сигары.

— Тяжелым испытаниям подвергаете вы мои дружеские чувства. Достаточно ли я заплатил вам за этот буфет? — обратился он к Веронике. — Превосходная вещь, хотя уже малость подержанная. Вы сами говорили, что еще ваш супруг покупал. Но если отполировать…

Вероника заверила его, что против цены не возражает и рада, что вещь попала в хорошие руки. Она выгребла на пол еще груду каких-то бумаг, отодвинула ее ногой в угол, чтобы очистить проход для грузчиков, и устало опустилась на край постели. Грузчики сняли верхнюю часть громоздкого буфета и, приладив лямки, потащили к стоящей перед домом тележке. Вскоре вернулись за второй половиной. Герр Курц попрощался и последовал за грузчиками, бдительно следя, чтобы не поцарапали ценное приобретение в узком коридоре. Станислав, стоя у окна, выходящего во двор, хмуро смотрел, как буфет устанавливают на тележку и как его новый хозяин, нервно закуривший сигару, выпускает облака дыма.

— Отцовский буфет. Я просил, чтобы не продавали. И на сколько тебе этого хватит? — Он неприязненно покосился на деньги. — Дней на десять?

— И за десять дней спасибо, — промолвила мать. — А если тратить с оглядкой, то и на две недели растянуть можно.

Станислав оглядел опустевшую комнату.

— Вчера обошел весь город. Нигде нет работы. Всюду только утешают. Не горюй, говорят, Гитлер сказал, что каждый немец получит работу, а он не бросает слов на ветер. Каждый немец, хорошенькое утешение, верно? — Видя, что мать угрюмо молчит, Станислав переменил тему: — Я, серьезно, играю сегодня. С «Керстен-центрум». У них нет никаких шансов.

— Что купить, мама? — перебила его Кася.

— Прежде всего муки. Муки и соли.

Он смотрел, как сестра с готовностью собирается за покупками. Она не была в состоянии обеспечить всю семью и поэтому радовалась небольшой сумме, вырученной от продажи единственной в этом доме чего-то стоящей вещи. И он смутился оттого, что в такую минуту завел речь о предстоящем матче. Кого тут могло волновать, что он сегодня играет в футбол? Но разве его вина, что нигде нельзя получить работу? Ладно. Значит это будет матч-реванш. Надо выиграть. Надо показать немцам, что поляков не так-то легко сломить. Он не знал еще, что нынешний матч — по вине маньяков или фанатиков, только они способны устроить такой непостижимый шабаш, — будет грубо прерван в самом начале.

Был уже первый час ночи, когда Альтенберг вышел из дома. Свет в окнах давно погас, лишь призрачно мерцали газовые фонари. Прикрепленный под рулем фонарик отбрасывал на булыжную мостовую зыбкое светлое пятнышко. Через четверть часа, проехав пустынный город, он очутился возле старой, заброшенной шахты. Миновал ее безжизненные копры и направился в сторону вырисовывающейся на фоне ночного неба горы, которая, как огромный дракон, лежала за городом и лишь временами, после проливного дождя, кое-где курилась едким дымком. Почему обязательно после дождя? — порой задумывался Станислав. Ведь дождь должен погасить то, что еще не погасло. Но это повторяющееся явление так никто и не смог ему объяснить. Никто также не любил туда заглядывать. Люди, знавшие тропинки, пользовались ими, сокращая себе путь в скупку металлолома или на склад фуража. Но большинство обходило террикон стороной. Ведь запросто можно было провалиться в яму там, где под тонким слоем пепла таилась живучая магма. Станислав подъехал к подножию террикона, спешился, выключил фонарик и начал взбираться вверх, толкая перед собой велосипед. Гора поросла кустарником в тех местах, где остыла уже навсегда. У самой макушки террикона, ради предосторожности, он свернул с тропы, которая петляла здесь поверху, и побрел чуть ниже, продираясь сквозь довольно густые заросли. Несколько раз высовывался из-за гребня, чтобы посмотреть на ту сторону. Внизу при свете луны можно было различить забор фуражного склада, а за ним светлую ленту шоссе, перерезанную двумя шлагбаумами, и две сторожевые будки. Возле каждой по часовому. У одной — немецкий, у другой — польский. Теперь следовало спуститься вниз так, чтобы пройти за вторым шлагбаумом. Станислав хорошо знал дорогу. Еще мальчишкой бегал тут со сверстниками без какой-либо надобности, просто так, чтобы похвалиться, что ступал на польскую землю. Это действительно не составляло большого труда. Немало поляков еще получало многоразовые пропуска, благодаря которым они могли ежедневно бывать на той стороне, и видимо поэтому граница охранялась не очень строго. Станислав спустился к подножию террикона, придерживая подскакивающий на ухабах велосипед. Еще метров пятнадцать, и он на той стороне. Но едва вскочил на седло, как тут же услышал резкое: «Стой, кто идет?!» Одновременно из-за забора появился силуэт польского солдата.