Януш Красинский - Сын Валленрода

Разбудили его звуки утреннего марша. Матери уже не было, Кася собиралась уходить. Она еще работала продавщицей и торопилась, чтобы успеть в лавку до открытия.

— Где был, Сташек? — спросила она, увидев, что брат просыпается. Станислав не ответил. Он все еще боролся со сном и едва мог открыть глаза. Кася не стала повторять вопроса. Он с трудом поднялся с постели, чтобы сбросить сонную одурь, прошел босиком к открытому окну. Глоток свежего воздуха… Еще затуманенным взглядом скользнул по серой стене дома напротив. Пятна от подтеков, проржавевшая водосточная труба и шелушащаяся краска оконных рам, новый радиоприемник на подоконнике соседа рядом со сдвинутыми в сторону цветочными горшками, за ними — герр Курц в белой, накрахмаленной сорочке с расстегнутым воротничком. Заметив Станислава, улыбнулся и переключил волну. Военный марш вдруг заглушили звуки польской речи. Катовицкая радиостанция передавала утренний выпуск последних известий. Герр Курц, гордясь собственной смелостью, улыбнулся еще шире, а Станислав сонно кивнул ему. Польский диктор покончил с зарубежной хроникой и перешел к местным событиям. Назвал сначала две польские команды и стадион, где вчера состоялся футбольный матч, потом, сообщив о победе хозяев поля, информировал радиослушателей, что в последнюю или почти последнюю минуту гол забил игрок, впервые выступающий за катовицкий клуб, — Станислав Альтенберг.

Вздрогнули оба — он и немец. Тот побледнел, окинул Станислава растерянным взглядом и открыл рот, словно хотел сказать: «Нет, это померещилось, или кто-то надо мной подшутил». Не мог же он видеть воочию человека, который должен был находиться сейчас по ту сторону границы. Но когда пораскинул мозгами и пришел к выводу, что не так уж это нереально, побледнел еще сильнее. Мгновенно переключился на прежнюю волну и, словно в доказательство, что ничего подобного не слышал, пустил военный марш на полную громкость и исчез в глубине комнаты. Станислав тоже отпрянул от окна. На секунду его охватило чувство гордости. О нем упомянули по польскому радио. Но тут же это чувство сменил холодок тревоги. Ведь это сообщение было попросту доносом. Невольным, но опасным доносом. Пересохло в горле. Станислав с трудом проглотил слюну и начал торопливо одеваться.

Кася, которая выносила на помойку мусор, вошла в комнату с пустой корзиной. Он схватил ее за плечо.

— Слыхала?

— Что случилось?

— Катовицкое радио передало минуту назад, что я забил у них гол.

— А ты там был? — Она взглянула на брата, встревоженная внезапной переменой его настроения.

— Не задавай глупых вопросов. Черт бы их побрал! — Станислав накинул пиджак. — Если кто-нибудь спросит, я целый день был дома. Слышишь?! Целый день дома. Передай это маме.

Схватил со стола кусок черствого хлеба и кинулся к дверям. Краем уха уловил тревожный окрик сестры, но вдаваться в подробности было некогда.

Станислав бросил ей на ходу, что она знает, как отвечать в случае визита незваных гостей, с хлебом в зубах вывел из сеней велосипед, вскочил на седло и, нажимая изо всех сил на педали, помчался к гостинице «Ломниц».

Оживленное уличное движение вынудило его уменьшить скорость. Он с трудом пробирался между автомобилями, экипажами и пешеходами, перебегающими улицу. Голова разламывалась от тревожных мыслей. Побыстрее бы поймать начальника. Ведь Станислав действовал без его ведома, и теперь надо было срочно его обо всем уведомить. Правда, тем самым он признается, самовольничал, ничего не попишешь. Теперь дело уже не в нем. Недавно он предложил отправиться всей командой на ту сторону. Если запрещено играть с немцами, они сыграют с поляками у себя на родине. Начальник, пожалуй, не без оснований счел его идею наивной. Как он себе это представляет? Понадобятся пропуска для всей команды. Неужели Станислав считает, что полицайпрезидиум… абсурд. Никто не выдаст им одиннадцать пропусков. Станислав даже не заикнулся, что имел в виду совсем другой вариант. А начальник как в воду смотрел. Не собираются же они переходить границу нелегально. Это недопустимо. Рано или поздно их поймают и обвинят в связях с харцерством в Польше. А хуже этого ничего быть не может. Правовой статус четко определяет место их организации в структуре Союза поляков в Германии и исключает какую-либо зависимость от верхов харцерства в Польше. Гестапо спит и видит такую зацепку. Великолепный повод для показательного судебного процесса! Их организацию тогда распустят в два счета, а сами они определенно угодят в Дахау. Их оружие — лояльность. Лояльностью добиваться для Польши всего, что удастся. Начальник был прав. Что я натворил? Можно считать эту выходку своим частным делом, но разве в таком положении бывают частные дела? Полиция любое происшествие сумеет истолковать по-своему. Вожатый харцерской дружины в Германии нелегально переходит границу с неизвестными целями или что-то в этом роде… Хорошенькая история. Как выкручиваться, если вызовут в полицию? Он вбежал в гостиницу и поспешил прямо в кабинет начальника. Его расстроенный вид встревожил секретаршу. Что случилось? Начальник уехал в Берлин. Вернется через три дня. А что нужно? Она готова помочь. Нет? Только лично… К сожалению, уехал. Где руководитель отряда? Его тоже нет. Дукель в лагере младших харцеров, но с ним можно созвониться. Это не так далеко, и, если проблема серьезная, он может приехать. Нет, звонить не надо. Он сам туда съездит. Станислав не стал делиться с секретаршей своим подозрением, что телефон, вероятно, прослушивается. Даже наверняка прослушивается. Вышел, сел на велосипед и поехал на вокзал. Лагерь находился километрах в сорока от Бытома, и разумнее всего было отправиться туда на поезде. Станислав купил билет и, просидев полчаса в прокуренном зале ожидания, погрузил велосипед на открытую площадку вагона. Осенний ветер и монотонный стук колес действовали успокаивающе. А вдруг никто не обратил внимания на сообщение о матче? И неужели эту фамилию непременно должны связать с его персоной? Ведь может же у него оказаться в Польше однофамилец? Может вообще не стоит придавать этому значения? Надо просто предупредить руководство, чтобы его не застало врасплох внезапное вмешательство полиции. Ведь никакие знаменья на небе и земле не предвещали до сих пор, что его эскапада за рубеж кого-либо заинтересовала. Герр Курц… нет, с этой стороны ничего не угрожало. Каким бы ни был этот немец, но позорить себя доносами не станет. Знали еще ребята из дружины, что он собирался… Вдруг что-то кольнуло в сердце. Нет, это невозможно. Уже сама мысль была невыносима. Она родилась впервые, и он решил побыстрее ее отбросить. При таком оживлении активности гестапо, полиции, гитлерюгенда, существовала вполне реальная угроза, что даже среди харцеров кого-то завербовали… Нет! Нет! Нельзя и мысли об этом допускать! Все они прекрасно знали друг друга, и даже тень подозрения была бы страшной, смертельной обидой. Нет… нет! Они стояли на том, что в гитлеровском рейхе, где насаждалась новая мораль, оправдывающая насилие, вероломство и предательство, их организация являла собой один из немногих здоровых организмов, тесно сплоченный и не поддающийся враждебному проникновению.