Януш Красинский - Сын Валленрода

Станислав смотрел, как Леонов нервно крутил в руках стетоскоп.

— Надеюсь, вы не будете меня кромсать?

Федор Федорович нетерпеливо махнул рукой.

— Бросьте ваши шутки!

…Таким образом, в гробу, куда ему пришлось улечься в больничном морге, под крышкой был приготовлен потрепанный костюмишко, сапоги с голенищами в гармошку, шапка и полушубок и еще неизвестно каким образом попавший в больницу его немецкий мундир. До чего же омерзительно это сукно! Мундир преследовал его как собственная тень. Похоже, ему уже никогда от него не избавиться. Но там, в лесу, Станислав нужен со всей своей экипировкой. Он это понимал. Если бы сейчас ненароком открыли гроб, то в нем обнаружили бы учителя Шульгу в старом полушубке и меховой шапке и запасной «костюм», предназначавшийся для совершенно иных, чем эти похороны, целей. Для каких же? Еще не время об этом думать. Сначала необходимо выбраться за пределы города.

Тем временем «похоронная процессия» приближалась как раз к границе города. «Все должно пройти без сучка, без задоринки. На фуре вывозят трупы каждое утро, и никогда не возникало никаких трудностей». Но одно дело — заверения Леонова, и совершенно другое — лежать неподвижно в этом ящике. Станислав почувствовал, как его начинает душить кашель. Сейчас ему только этого недоставало. До этой минуты совсем не першило в горле, а теперь так дерет, будто он проглотил перец. Это все нервы. Требуются поистине нечеловеческие усилия, чтобы удержаться от желания откашляться. На лбу выступили капли пота, перед глазами поплыли красные круги. Он не выдержал и коротко, сдавленно кашлянул. Стук железных колес на сей раз заглушил этот звук.

Но вот фура притормаживает. Уже отчетливо слышны голоса немецкого патруля. Остановились. Конь беспокойно топчется на месте, в то время как возница хлопает рукавицами о полушубок. То ли от холода, то ли просто нервничает. Должно быть, тоже от страха душа ушла в пятки. Но почему они не трогаются? Почему никто к ним не подходит? Видимо, пробка. Понаехало автомашин, все ждут своей очереди на досмотр.

Настойчиво сигналя, их повозку объезжает какая-то автомашина. Шофер от души клянет все на свете. Армии должны отдавать предпочтение — поэтому он поносит последними словами гражданский транспорт, перегородивший дорогу. Не переставая сигналить, немец пробивается вперед силой. Возница съезжает на обочину. Слышен скрип колес обгоняющих их крестьянских повозок. Наконец и они сдвигаются с места, проезжают несколько метров и снова останавливаются. Впереди перед ними, должно быть, целый караван.

Станислава опять донимает кашель. Он сунул рукавицу в рот, как кляп, и впился в нее зубами. Лучше задохнуться, чем допустить, чтобы вырвался хоть единый звук. Снова их фура рванулась с места. Теперь отчетливо слышны окрики немецких жандармов, перетряхивающих двигающуюся перед ними повозку. Кажется, прошла целая вечность! Их педантизм при досмотре может для него плохо кончиться. Жандармы приказывают вознице слезть с повозки и показать поклажу. «Weiter gehen!» [27] Проезжай! (нем.)

Теперь настает их черед. Стучат подбитые гвоздями сапоги, затем ударяют каким-то железным предметом по крышке гроба. Неужели они собираются ее приподымать?! Сколько их там собралось? Хотя какая разница. Если ему даже повезет здесь, они все равно догонят и пристрелят его в поле. В этот момент их конь, облегчаясь, начинает поливать, словно из пожарного шланга, мостовую. Тоже нашел подходящее место. Жандарм проклинает и животное, и возницу.

— Ein Verstorbene?

— Да, покойник, — отвечает возница без запинки на ломаном немецком.

— Passierschein! [28] Пропуск! (нем.)

Значит, еще требуется какой-то пропуск. Наверное, свидетельство о его смерти. Станислав слышит, как возница вертится на козлах. По-видимому, предъявляет документ, удостоверяющий его личность, и разрешение на провоз «товара». Мгновение полной напряжения тишины, кто-то снова ударяет два раза железкой по крышке гроба — вот уж действительно сама смерть стучится, — и затем резкий голос жандарма: «Ja, weiter gehen. Schnell!» [29] Проезжай. Быстрее! (нем.) Подстегнутый кнутом конь переходит в галоп. Гроб от резкого толчка съезжает в конец фуры и подскакивает как пустой орех. Подальше от города! Станиславу кажется, что он превратился в мешок с внутренностями. И только сердце парит в воздухе словно огромное крыло… Еще быстрей! Задохнувшийся от сдерживаемого до сих пор кашля, Станислав грызет рукавицу, чтобы не крикнуть во весь голос, что сейчас… только сейчас он окончательно вырвался из вермахта.

Минут через тридцать-сорок повозка остановилась. До него долетают какие-то голоса. Говорят по-русски.

— Привез?

— Привез, — ответил возница. Он слез с козел, приподнял крышку гроба: — Пан Шульга, похороны закончились.

Станислав выбрался из гроба. Фура стояла в лесу. Тяжелые гроздья снега свисали с еловых ветвей, а в ушах звенела пронзительная тишина лесной чащобы. Двое мужчин, так же как и Станислав, в полушубках и бараньих шапках, наблюдали, как он соскакивает на землю. Один из них подошел поближе.

— Herr Post Stanislaus…

Станислав заглянул под космы бараньей шапки.

— Музалев?!

— Так точно, Herr Post! — Впервые они обнялись. Музалев крепко держал его в своих объятиях. — Я уже был уверен, что вас задержали у городской заставы. Мы торчим здесь два часа. А это лейтенант Троицкий. Вы его не узнали? Помните — на кладбище.

— Это тот, который выскочил на жандармов…

Второй мужчина тоже приблизился и робко протянул руку.

— Я никогда этого не забуду. Не знаю даже, как оплатить свой долг. Моя семья, Herr Post…

Станислав пожал ему руку.

— Не называйте меня так. Теперь я уже не конвоир. И забудьте, что я им когда-либо был. Куда поведешь, Музалев? Хотелось бы как можно быстрее…

— Хорошо, — прервал Музалев. — Где твой мундир?

— Лежит в гробу. Меня снарядили на эти похороны ничуть не хуже, чем мумию. Не забыли положить даже зубную щетку.

— Не знаю, были ли у мумий щетки, но мундир тебе понадобится. — Музалев дыхнул в замерзшие ладони. — Одуха хочет тебя видеть при полном параде.

— Кто такой Одуха?

— Командир отряда. Он ждет тебя.

Возница вытащил из гроба мешок и подал Станиславу.

— А что делать с табличкой? — спросил он.

— С какой табличкой?

— Ну, с той, на которой ваша фамилия, — он махнул рукой в сторону повозки. — Что я должен с ней делать? Установить на могиле или закопать вместе с гробом? Это уж вам решать, живой вы или мертвый.

— Я? — засмеялся Станислав. — Прежде всего я свободен. Все остальное не имеет никакого значения. Но лучше, пожалуй, закопай.

Возница потер нос рукавицей.

— И я так подумал, — сказал он. — Не годится человеку иметь при жизни собственную могилу.