Януш Красинский - Сын Валленрода

— Сташек?

— Куда торопишься? Ты же отдал то, что они требовали. Погляди, как забавляются.

Клюта смотрел на Станислава, потеряв дар речи от изумления. Ему стало не по себе. Начал оправдываться. Дескать, ночь в полицайпрезидиуме, допрос, угрозы, а едва вышел на улицу, откуда ни возьмись — эти волчата. Конечно, нельзя было отдавать лилию, но он сыт по горло. Еще бы побили. Хотелось побыстрее попасть домой. «Сам понимаешь, Сташек…» Альтенберг успокоил его. Лилия не государственный герб и, вдобавок, исключительные обстоятельства. Не беда, получишь другую. А что было в полиции? Ведь он набросился в лесу на шуцманов. Каким образом его отпустили? Клюта боязливо оглянулся.

— Я умею с ними разговаривать. Тогда сдали нервы, но офицер, снимавший допрос, признал, что я был прав. Они были виноваты. Жаль только велосипеда. Я еще подам на них в суд за причиненный ущерб. С ними действительно надо уметь… Лишь бы по закону. Но, откровенно говоря, я думал, что уже не миновать тюрьмы. Это оборотни.

Станислав спросил, не проводить ли его домой. Клюта отказался. Сам дойдет. Волчата что-то еще покричали, но, довольные захваченным трофеем, кажется потеряли охоту нападать. Возможно, их, охладило появление второго поляка. Сгрудившись у афишной тумбы, они разглядывали растоптанную эмблему. Вредная, но не слишком опасная мелкота. Станислав довел Клюту до перекрестка, и они распрощались. Какое-то время он понаблюдал, как удаляется Клюта по пустынному тротуару — измятый (ночевал в полицайпрезидиуме, разумеется, не раздеваясь), в конфедератке, с которой собственными руками сорвал харцерскую эмблему. Альтенбергу было неловко, что увидал в столь унизительном положении парня, к которому была неравнодушна Кася.

Вскоре он подходил к гостинице «Ломниц». Непрезентабельному четырехэтажному зданию в центре города. Здесь помещалось отделение Союза поляков в Германии, редакция «Польского харцера» и штаб отряда. Для немецких националистов это здание было настоящей костью в горле. Они охотно стерли бы его с лица земли. Впервые Станислава привела сюда мать. Еще маленьким мальчишкой. Чисто одетый, взволнованный новой обстановкой, он разглядывал ораву ровесников, сидевших на корточках прямо на пахнущем свежей мастикой паркете гостиной. «Тут говорят только по-польски, — предупредила мать. — Совсем не так, как в школе. Помни об этом». Затем она вышла, а он остался с ребятами. Было действительно интересно. Играли в разные игры и пели песни, которых он раньше не слышал. Но более всего удивляло, что никто ни единым словом не обмолвился по-немецки. Совсем как дома. Станислав бывал там почти каждый день. Эти ребята пришлись ему по душе. Теперь он бежал вверх по лестнице в ту же самую гостиную. В коридоре столкнулся с Дукелем. Вожатый был огорчен его опозданием.

— Ты что, Сташек? Начальник ждет. Он сегодня вернулся из Берлина. Хочет провести перед сбором короткое совещание.

Дукель не дал ему даже рта открыть, втолкнул в гостиную и закрыл за собою дверь. Там уже собрались вожатые других отрядов и их заместители. Всего человек восемь, самые надежные люди. Они сели в конце стола спиной к окну. Против них сидел, склонившись над блокнотом, начальник. Торопливо что-то записывал. На первый взгляд он производил впечатление мелкого канцелярского служащего. На самом же деле был юристом и учителем гимназии. Стоило ему заговорить, как он тут же преображался. За дружелюбной улыбкой, которая никогда не сходила с его губ, крылась твердость, почти одержимость. Он умел негодовать и быть язвительным. Начальник снял очки, закрыл блокнот и оглядел собравшихся. Собственно, все догадывались о причинах, вызвавших совещание. Оно было связано с заметкой, появившейся в немецкой печати более двух недель назад. Разговоров на эту тему было много, но все основывалось на предположениях, и никто не представлял, как развернутся события. Теперь же, по возвращении начальника из Берлина, все ждали вестей из первых рук. Добрых или плохих? Это им сейчас предстояло услышать. Станислав вспомнил, как, возвращаясь однажды с ночной смены, купил утреннюю газету. На первой полосе — сообщения из-за рубежа: поражения войск Хайле Селассие, безработица в Соединенных Штатах, колониалистские притязания Германии в Африке. Усталый и сонный после ночной смены, он пробежал глазами эти сообщения и развернул газету в поисках информации из более близких ему краев. И тут на третьей полосе увидал небольшую заметку, которую сначала счел незначительной. Она носила официальный характер и уведомляла о том, что всем молодежным организациям надлежит зарегистрироваться в имперском молодежном управлении в Берлине. Указывался также точный срок этой регистрации. Десять дней. В течение декады руководители указанных немецких молодежных организаций неукоснительно должны были явиться в Берлин. Внизу стояла подпись: югендфюрер немецкого рейха, Бальдур фон Ширах.

Поскольку было ясно сказано, что касается это немецких организаций, Станислав к сообщению отнесся равнодушно, просмотрел еще несколько заметок, сложил газету и сунул в карман. Но, пройдя метров сто в толпе поднявшихся «на-гора» шахтеров, вдруг уяснил, что все организации на территории третьего рейха являются организациями немецкими. А значит, и харцерская тоже. Ему стало не по себе, и неприятный холодок пробежал по спине. Имперское управление и Бальдур фон Ширах — ведь это же гитлерюгенд! Польское харцерство в Германии… нет! Нет, это невозможно! Альтенберг остановился посреди тротуара и вытащил из кармана газету. «„Все немецкие молодежные организации обязаны немедленно…“ Все немецкие организации, — повторял он про себя. — Все немецкие организации…» Он стоял посреди тротуара, в обтекавшей его лавине шахтеров, и исступленно твердил три этих слова. Во рту был терпкий привкус угольной пыли, в груди — томительная до тошноты тревога. Теперь взгляд его прикован к губам начальника. Да, именно об этом он поведет речь. «Не знаю, все ли присутствующие слышали, что меня вызывал фон Ширах. Вчера я был принят им в Берлине. Харцерское руководство, сказал фон Ширах, не выполнило свой долг. Назначенный Гитлером югендфюрер немецкого рейха глубоко задет этим. Почему Союз польских харцеров в Германии не зарегистрировался в указанный срок? Распоряжение это было опубликовано во всех газетах. И кажется, была ясно указана окончательная дата? Откликнулись все организации за исключением польской. Чем объясняется подобная нерасторопность? Не виной ли тому ваша не всегда организованная, славянская натура?..» В гостиной — напряженная тишина. Что ответил начальник? Станислав на его месте наверняка бы принялся кричать, что ни один поляк никогда не вступит в гитлерюгенд, потребовал бы отменить распоряжение, сказал бы, что поляки все равно будут поступать по-своему, — и, конечно же, такая позиция лишь усугубила бы и без того довольно безнадежное положение. Начальник же — прирожденный тактик. Он подробно рассказывает о ходе аудиенции так, словно передает свой опыт, учит вести дела с немецкой администрацией. Ведь когда-нибудь им придется принять у него эту эстафету. Нельзя раздражать сановника. Распоряжение? Разумеется. Документ был изучен самым внимательнейшим образом, но из него явствует, что распоряжение касается исключительно коренных немецких организаций. Там нет ни слова о национальных меньшинствах. И следовательно, оно не может распространяться на польскую молодежь. Регистрация в вашем управлении, герр фон Ширах, была бы равносильна вступлению в гитлерюгенд. Весьма трудно было бы нам, имея в виду хотя бы нашу культурную обособленность, уместиться в рамках вашей организации. Надеюсь, вы это понимаете? Но фон Ширах не усматривает серьезных препятствий. Польские харцеры пользовались бы у нас особыми правами. Как, например, датские скауты в Германии. Вы, конечно, слышали, что они уже вступили в гитлерюгенд. Почему бы не сделать того же полякам? Пример не должен обязывать, отвечает начальник, и фон Ширах с ним соглашается. Добавляет только с лукавой усмешкой, что пример бывает порой хорошим советчиком.