Гэри Паулсен - Побег в леса. История мальчика, который выжил [litres]

Он больше не плакал. Он перестал плакать в Маниле, потому что ничего из того, что происходило с ним, не было так плохо, как то, что происходило с детьми и женщинами, которых там ставили к стенке. Даже когда он прятался под кухонным столом от пьяной до безумия матери, пытающейся полоснуть его мясницким ножом. Она тогда не понимала, что делает, а его даже не задело. Он двигался очень быстро, прячась за ножками стола и стульев. Её нож звенел, задевая о блестящие ножки. Ему это ни капли не понравилось, но это всё же не было и вполовину так плохо, как огнемёт у стены, и он перестал плакать. К тому же у него были ножки стула, и с тех пор он не мог без благодарности смотреть на кухонную мебель с блестящими ножками. У людей в Маниле не было ножек стула, только злые взрослые и огонь.

Мальчик пошёл в сторону от двери, но недалеко, на случай, если придётся бежать. Он зашёл согреться, пропитаться теплом, прежде чем пойдёт работать в барах.

Он хотел только согреться. Отошёл от двери и прислонился к стене. Попытался выглядеть естественно, пока впитывал тепло.

Но при этом он оказался ближе к старым дамам и через несколько секунд заметил, что те переговариваются тихим шёпотом.

Сначала он не разбирал слов.

Только звук, почти музыку, похожую на колыбельную, которую ему пела бабушка, когда он жил с ней и её больные суставы не давали ему уснуть. Её нежный мелодичный голос, мурлыкание. И, как тогда, когда бабушка пела для него, он прислонился к стене и дал звуку окутать себя. И это принесло ему больше тепла, точно накрыло одеялом.

Он закрыл глаза и думал о доме Эди и Сига. У него никогда не было дома. Он где-то жил. Потом снова где-то жил. Но эти места не были домом. А он хотел, чтобы было иначе, чтобы у него был дом. Где его кто-нибудь бы ждал. Хоть бы и старые дамы за столами.

От тепла и света он растаял и даже начал различать слова. Не просто музыкальный шёпот старушек, а настоящие слова. Они говорили о своих мужьях, которые покинули их – никогда не «умерли», только «покинули» – и детях, которые переехали. Мужья покинули их, дети выросли, все остальные занялись чем-то ещё, и старушки остались одни.

И теперь они приходили в библиотеку посидеть и рассказать друг другу свои истории мягкими голосами в окружении золотого света, потому что было холодно, по-северному убийственно холодно, а старушкам было не по карману держать отопление включённым весь день и вечер.

Топливо для обогревателей было слишком дорогим, поэтому они выключали отопление, чтобы сэкономить хоть немного пенсии и позволить себе мясо два раза в неделю. Но от холода их тела начинали ныть и болеть, поэтому старушки приходили в тёплую библиотеку, сидели, говорили, вязали шарфы и варежки для детей, которые переехали. Они выключали отопление и жили воспоминаниями в библиотеке.

Хотя он не мог больше плакать, его глаза болели от рассказов добрых мягких старушек, у которых остались только воспоминания. Они не жаловались, никогда не говорили плохого даже про топливные компании.

В тот первый раз, когда мальчик стоял у дверей и слушал мелодичные разговоры старушек, он вышел за пределы себя. Обычно ему приходилось всё время думать о своих делах, о том, чем перебиться. Жить. Как ему жить. Где достать еду, деньги, когда двигаться, как оставаться в безопасности.

Рассказы старушек словно оживали в нём. Они говорили о том, как оказались здесь, на севере. И всегда начинали со свадьбы. Замуж они выходили рано. Потом – первая кастрюля. Первые тарелки. Первые блюда. Первые домишки с сеткой от насекомых на окнах. Какими тогда были их мужья. Сильными – могли расколоть полено, держа топор одной рукой. Могли целый день ходить с лошадью за плугом, вспахивая землю, и находили силы смеяться ночью, петь свадебные песни. Приносить радость в дом. Приносить любовь.

Мальчик сливался со стеной. Никто не замечал его, не думал о нём, и эта невидимость дарила ему потрясающее чувство безопасности. Будто он был не просто мальчиком с текущим носом и холщовой сумкой, наполненной старыми газетами, которые он впаривал пьяницам. Он будто стал частью стены, слушавшей рассказы старушек. Их воспоминания окружали его, проходили сквозь него, и от этого он чувствовал себя лучше. Если старушки до сих пор видели мягкую красоту и счастье в своих жизнях, ему уж точно не стоило жаловаться на то, что его иногда били и он был вынужден ходить по переулкам.

Он поднял глаза и увидел, что на него смотрит библиотекарь. Коротко, даже не совсем на него. Взгляд скользнул по нему, но не задержался. Он понял, что это не первый раз, когда библиотекарь его заметила. По её взгляду он понял, что она наблюдала за ним, пока он слушал старушек.

Но в этот раз он заметил, что она смотрит на него. Она поняла это и улыбнулась. Улыбка короткая, как и взгляд. Взгляд скользнул, улыбка мелькнула – и нет её. Он снова расслабился.

Она тоже была пожилой, хотя и не такой пожилой, как те дамы. Может, лет сорока. Всё равно пожилая. А старушкам за столами наверняка было уже под восемьдесят. Очки, лёгкая проседь. Маленькие морщинки в уголках глаз, смеющиеся морщинки. Или улыбающиеся. Ясные серые глаза, которые скользили по нему и дальше.

Если бы они задержались на нём, если бы её взгляд уцепился за него, мальчик бы покинул библиотеку и больше бы не вернулся. Когда взрослые с полномочиями замечали тебя, изучали тебя, то даже если они улыбались и вели себя дружелюбно, это никогда не приводило ни к чему хорошему. Она, может быть, сказала бы ему выметаться, сказала бы, что таким, как он, здесь находиться нельзя. Позвала бы копов, чтобы те вывели его из библиотеки, потому что он был плохо одет и выглядел, как обрванец. Если бы её взгляд замер, зацепился за него. Никогда не знаешь. Со взрослыми просто никогда не знаешь.

Но она не стала цепляться.

Бросала короткие взгляды и переводила их куда-нибудь ещё. Так что он чувствовал себя достаточно безопасно, чтобы остаться. Остаться до девяти часов, пока не согреется. Остаться и слушать рассказы старушек, пока библиотека не закрылась и не настало время добывать мелочь, идти к Элмеру за жирбургером – бесплатным, для разнообразия – и заработать доллар и семьдесят пять центов своим фокусом с мелочью. А потом вернуться в подвал своего не-дома и хорошо выспаться у печки с гамбургером в животе и деньгами в кармане.

Хороший день. Библиотечный.

Всё смешалось. Жизнь. Библиотека. Одно накладывалось на другое, пока окончательно не смешалось. Он уже дважды бежал, его ловила полиция и возвращала родителям при помощи религиозных доброхотов. Убегая, работая на ферме, он был кем-то одним. А когда его ловили и возвращали в место, которое называли его домом – место, которое нельзя называть домом, – он оказывался совсем другим. Тогда он бродил по переулкам и тёмным улицам, ловил рыбу у дамбы, собирал мелочь в барах, время от времени расставлял за гроши кегли в боулинге, готовил себе еду в кастрюле на плитке в подвале и уходил в леса.