Дарья Кандалинцева - Где не светят звезды

— Я никогда в детстве не ел мясо, — сказал он, — и знаешь, оказывается, когда его впервые пробуешь, оно кажется совершенно безвкусным. Конечно, если добавить соли и перца, и побольше острого кетчупа, становится неплохо, но все равно чувство, что я ел что-то… — Никк замолчал, ища нужное слово, — неподходящее, меня не покидало. Хотя, оленина с брусничным соусом была ничего.

— То есть тебе все-таки понравилось?

— Можно так сказать, если не считать, что первую неделю меня выворачивало после этих ужинов так, что я ночевал в туалете. Поэтому не только Даф смотрела на меня с болезненно зеленым лицом, но и я на нее. Со временем, конечно, желудок привык, и порой я даже начал ловить себя на мысли, что жду не дождусь, чтобы закончить день в каком-нибудь фастфуде. Только появилась другая проблема.

— Лишний вес?

— Нет, какой там, когда каждый день пересекаешь полпланеты в поисках утерянной тысячу лет назад книжки? Сон. Я перестал видеть сны, Аня. Точнее, сны, разумеется, я видел, но… обычные. — Никк заглянул Ане прямо в глаза, видел, что она хотела понять, но пока не понимала. — Я не мог контролировать свои астральные вылазки, и у меня появилось чувство, будто я круглые сутки нахожусь в каком-то тумане, будто тяжесть в желудке после еды меня пришпиливает к земле, не позволяя фантазии как следует разгуляться.

Никк до сих пор помнил, каким жалким себя считал, не понимая, почему все его попытки создать хоть маломальскую сновиденческую локацию с треском проваливались. Когда он был точно ослепший художник, знающий, как должно выглядеть полотно, ведущий кисть в надежде увидеть синие небеса, а получал лишь серые кляксы.

— Пропасть, отделяющая тебя от всего мира, — он разочарованно выдохнул, не зная, как еще объяснить. — И мало того, что я не мог спать, я не хотел ничего делать. Мне нравилось просто лежать, и таращиться в потолок целыми днями.

— То есть даитьянская любовь к фруктам, это не жалость к «братьям нашим меньшим»? — с некоторым огорчением, как показалось Никку, Аня опять поежилась. Ветер свистел все громче, и волны разбивались о камни уже с такой силой, что чудилось, они скоро вовсе сотрут берег.

Сняв куртку, Никк накинул ее Ане на плечи.

— Нет, жалость тут ни при чем, — покачал он головой, — хотя я согласен с концепцией, что есть думающий и чувствующий живой организм неправильно. И я не силен в восприятии энергетики, в этом вопросе экспертом у нас всегда была Рилл, но почти уверен, что яблоко и верблюд чем-то да отличаются.

— Все равно животные не думают, как люди, — возразила Аня, кутаясь в куртку.

— Но от этого их переживания не менее сильные, согласись, — Никк кивнул на еще недоеденный гирос в ее руках. — Огурец на грядках выглядят так же, как на тарелках, а курицу нужно сначала убить, ощипать и, Арий знает, что еще сделать перед тем, как она превратится в хрустящие наггетсы или…

Аня вдруг перестала жевать, побледнев. Никк не сразу сообразил, что образы в его голове, которыми сопровождались слова, перекинулись и в ее мысли. Он умолк, но тогда Аня вспомнила Шаньгу, и как наблюдала за Хэллхейтом глазами кота на АмараВрати. Страх, непонимание, боль, радость, восторг, — она помнила это все, она чувствовала это все. Это все помнил теперь и Никк.

— Выглядишь так, будто тебя сейчас вырвет, — заметил он, с беспокойством изучая лицо Ани. Он перестарался с рассказом? Да, кажется, обсуждать еду во время еды было не лучшей затеей.

— Ты только что почти сказал мне, что я ем… Фу, — то ли с испугом, то ли с негодованием Аня швырнула свой недоеденный ужин в стоящее у скамейки мусорное ведро. — Завтра мы едим фалафель.

Никк кивнул, мысленно себя отругав. Даже после стольких лет на Земле, он, как и Шан, похоже, так и не научился находить правильные темы для разговора. Все, что он хотел сделать, это ответить на Анин вопрос, ответить, как делают это обычные люди — словами, рассуждениями, беседой. Но они с Аней не обычные люди. Уже не обычные. Вместо рассказа он опять невольно перемешал свои мысли с Аниными, и сам же запутался, где заканчиваются идеи и размышление одного из них и начинаются идеи и размышления другого.

Иногда это сводило с ума.

— Извини, Ань, — сказал Никк.

— За что? — покосившись на купленный в дорогу про запас сэндвич с грудинкой, Аня невесело хмыкнула. — Зато теперь, думаю, мы вместе сможем наслаждаться брусничным соусом. — «Без верблюжатины».

В ответ Никк заставил себя улыбнуться. И как Аня умудрялась всегда оставаться такой неунывающей? Тайна. Он хотел было все равно извиниться еще раз, но из-за деревьев донеслось чье-то ворчливое бормотание, а затем оттуда вынырнули Шандар с Тейном: первый что-то встревоженно расспрашивал, второй же лениво отвечал, сунув руки в карманы своих черных джинсов.

— Вот вы где, сладкая парочка, — с насмешкой прищурился Тейн, приметив Никка и Аню на скамейке. — Мы вас уже обыскались, чего трубки не берете? Потеряли счет времени? Обсуждали полуночные планы?

— Даже не представляешь, — кисло отозвался Никк, краем глаза следя за Шаном. Рыжеволосый приятель держал в руках маленькое зеркальце с отломанной ручкой и придирчиво разглядывал свое лицо, подсвечивая кристаллом.

— Я подхватил какую-то земную заразу, — пожаловался Шан, когда подошел к остальным. — Как думаешь, Аня, это смертельно?

Аня отпрянула назад, от неожиданности вжавшись спиной в скамейку, когда Шандар, наклонившись, чуть ли не ткнул ее в щеку носом.

— Эм… Ты о чем? О веснушках? — неуверенно уточнила она. — Нет, от этого не умирают.

— Не обнадеживай его, Ластер, — махнул рукой Тейн. Не утруждая себя разрешением, он взял оставшийся у них сэндвич и начал с аппетитом чавкать. — Я уже сказал ему, от веснушек умирают в течение суток. Долго и мучительно.

Сжав губы, Никк попытался скрыть улыбку, но ему не удалось, и сдавленный смешок вырвался из груди. Тейн изображал серьезность и печаль на лице так же правдоподобно, как доверчиво это все воспринимал Шандар, моргая своему отражению и теребя нос, точно надеялся стереть веснушки, как случайно размазанные чернила.

— У тебя никогда раньше не было веснушек, Шан? — спросила Аня, в недоумении покосившись на Никка. — Они еще утром появились вроде.

«На Да’Арии меньше ультрафиолета, — пояснил Никк безмолвно, давясь от смеха. — Мы выяснили это в первый же год на Земле, когда Ирней загорел и винил во всем Рилл, утверждая, что ее новая рассада радиоактивна».

Шандар продолжал жалобно смотреть то в зеркало, то на друзей, и будучи больше не в силах сдерживаться, Аня закатилась смехом. Тейн, перестав притворяться, тоже загоготал, где-то глубоко в его зрачках мелькало желание извиниться, но бессовестная усмешка брала верх и блестела в глазах. Смех всех троих разнесся по пустой аллее. Поняв, что его разыгрывают, Шандар перестал дергать нос и скорчил рожу, пародируя их веселье.