Дарья Кандалинцева - Где не светят звезды

— Мне не нужна защита.

— Всем нужна защита. Ты даже не представляешь, как часто без нашего ведома нас спасают те, кто любит.

— Ты солгал мне. — Почему произнесенные вслух эти слова еще страшнее? — В день, когда взорвался институт, Тер, ты смотрел мне в глаза и клялся, что УрМайя ни при чем, клялся, что никогда бы не стал лгать мне.

— Я не лгал. С тех пор.

— Нет, ты поставил на кон мое доверие и по-прежнему мне лжешь! — не в силах больше поддерживать притворное безразличие Дафна подскочила на ноги. — Часть правды еще не правда, Хэллхейт!

Посмотрев на сигарету в своей руке, словно видит впервые, Лир медленно потушил ее о рассохшийся ствол. Поднявшись, он посмотрел на даитьянку.

— Но и часть лжи уже не ложь, Даф.

Долгую минуту оба смотрели друг на друга, оба молчали. Даф не знала, что видит в ее глазах Лир, но в его глазах она видела печаль и тоску, сожаление об обмане и граничащую с отчаянием мольбу о прощении. Но в то же время видела гнев и злость, жестокость и решительность, уверенность в едином правильном выборе — своем выборе. Это противоречие вызывало в душе неподдельный страх, который Дафна не испытывала даже на поле боя, ибо там, на войне, все предельно ясно — смерть или жизнь.

Сейчас же Даф не могла распознать причин своего страха.

«Знала ли ты Элеутерея по-настоящему? Знала ли ты каждый закоулок его сознания и его души?»

Даф и правда боялась снова его потерять, боялась больше, чем когда-либо, но одновременно страшилась и каждого нового дня, проведенного рядом с Лиром. Ей казалось, с каждым часом она стирает прошлое, которым так дорожила все годы разлуки, прошлое, что было знакомым, безопасным и родным. Что поистине объединяло их с Элеутереем, навеки оставшимся лишь в памяти.

«Как это глупо, верно?» — спросила у себя Даф.

Без сомнений, ее любимый остался все тем же: в манере общения, в походке, в чувствах, что вызывал у Дафны в груди. Однако было что-то еще. Порой, как, например, в этот самый момент, Даф замечала ранее неизведанную грань — в самой ауре, что окружала нового Мунварда, в ощущении, что появлялось у даитьянки, когда она была бок о бок с ним.

«И можем ли мы вообще за одну лишь жизнь в совершенстве познать чужую душу?»

И Дафна вдруг поняла. Осознание без предупреждения ударило ее молнией прямо в сердце: вся та власть, весь тот благоговейный ужас, что Лир излучал, — это не наследие Крейна, это было в Элеутереи всегда. Только раньше он, намеренно или нет, прятал эту часть себя от Дафны, а может, и ото всех. Причиной всех ее тревог и сомнений было не то, что, как она полагала, нечто изменилось и Лир стал другим, а то, что он наконец стал собой . Дафна впервые лицезрела всю его душу целиком.

Нравилась ли теперь ей эта душа настолько, насколько влюблена она была в образ, что сама для себя создала?

«Не знаю. Не знаю, но…»

Но Дафна давно полюбила Тера. Полюбила ту часть его души, что знала, и полюбила так сильно, что даже возненавидь она другую его часть, эта ненависть не смогла бы ее любовь умолить.

Вот, что становилось причиной ее страха: Даф боялась вовсе не Лира, не того, на что он способен или о чем помышляет — Даф боялась того, как далеко она способна зайти ради него.

«И плевать на то, что правильно и гуманно, верно? Плевать, если чья-то смерть купит вам еще один день в этом испорченном мире».

— Если бы у тебя был выбор, — начала Даф, все еще держа на себе пронзительный взгляд Хэллхейта, — позволить погибнуть мне или всему остальному миру, что бы ты выбрал? Пожертвовал ли всеми ради меня одной?

— А ты ради меня нет? — Лир ответил сразу, не задумавшись ни на секунду, и ни одна мышца на его лице не дрогнула.

— Обрек бы весь мир на боль и страдания, на смерть, ради того лишь, чтобы я была рядом?

— Без колебаний.

— И Никка убил бы? И Аню?

Лир перевел взгляд на дом за спиной Дафны, а потом снова посмотрел на нее.

— Ты готова была на все ради того, чтобы вернуть Элеутерея, не так ли? — с пугающим хладнокровием спросил он. — Не так давно ты хотела заставить Крейна страдать, убив его сына во имя собственной жажды мести, помнишь? В убийстве одного не больше милосердия, чем в убийстве тысяч, Дафна. А что, если бы не я оказался его сыном?

Даф закрыла глаза, жалея, что задала свой вопрос. Слезы жгли горло, а анâтья на ладони отчего-то показалась ледяной, словно больше не связывала ее с любимым.

— Ты бы убила его, — продолжал Лир, в его голосе проскользнуло что-то зловещее, потустороннее. Они стояли в считаных сантиметрах друг от друга, и Даф ощущала тепло его тела, но Лир будто специально не касался ее. — И в смерти этой не было бы даже практической пользы. Ты бы убила просто, надеясь, что это принесет тебе удовлетворение. Ради своего удовольствия.

— Замолчи, — простонала Даф, не открывая глаз, глотая слезы и чувствуя, как Лир склонился над ее ухом.

— А что, если бы всемогущие Лăры поставили тебя перед выбором, — прошептал он, — получить назад меня, но навсегда потерять всю остальную семью, или никогда больше меня не увидеть? Что бы тогда ты выбрала?

Дрожь била тело, и слезы теперь катились из глаз, как бы Даф ни пыталась зажмуриться.

— Что бы ты выбрала? — повторил Лир, громче и требовательнее.

— Я бы выбрала собственную смерть. — Даф не верила своим словам. В конце концов она осмелилась открыть глаза и увидела, что Лир смотрел на нее, в его черных зрачках сверкали отблески огненного зарева.

— Такого вариант нет, Дафна. Выбирай. Когда мы не можем сделать выбор, мы теряем всё .

Последнее слово вонзилось в грудь, как острый кинжал.

— Скажи, что не пожертвовала бы всем, чтобы быть со мной, Аурион.

— Пожертвовала бы, — призналась она.

— Это и есть любовь.

— Нет, Лир. Это яд.

— Тогда скажи, что не любишь меня! Скажи, что презираешь, ненавидишь! Прикажи мне уйти, исчезнуть, и обещаю, больше никогда меня не увидишь. Убей сына Крейна, как собиралась.

— Я… не могу.

— Тогда, — он одарил ее грустной, но от этого лишь более токсичной улыбкой, — получай удовольствие, пока яд в твоих венах.

Как только белоснежные волосы Даф мелькнули за дверью, Аня, не говоря ни слова, телепортировала. Все, что успел сделать Никк, это схватить ее за руку, чтобы не искать потом по всей Сутале.

Теперь они стояли в комнате Ани в замке АмараВрати. До отвращения знакомые Никку ледяные стены, шифоньер, притаившаяся в углу тумбочка, кровать, — вся мебель точь-в-точь, как в его собственной спальне. Все жилые комнаты замка были сделаны под копирку, и даитьянин скучал по разнообразию залов Келаса. Не пора ли признаться, что на Земле он чувствовал себя комфортнее, чем на родной планете?