Генри Хаггард - Рассвет

Веселые глазки сэра Джона блеснули невыразимым весельем, а полные губы его жены скривились в невыразимом презрении.

— Вы считаете поцелуи до того, как получили их, — сказала она. — Филип придет сюда сегодня днем, чтобы подписать документы?

— Да, они лежат в соседней комнате. Хотите взглянуть?

— Да, хочу. Ты идешь, Джон?

— Нет уж, спасибо. Я больше не желаю, чтобы ваша светлость угощала меня очередными пророчествами. Я уже давно умыл руки и стараюсь держаться подальше от этого дела. Лучше останусь здесь и почитаю «Таймс».

Джордж, опираясь на руку леди Беллами, вышел.

Как только они ушли, сэр Джон отложил «Таймс» и внимательно прислушался. Затем он встал и задвинул засов двери, которая вела в холл, тем самым уменьшив вдвое шансы на то, что ему помешают. Затем, прислушиваясь на каждом шагу, вытянув вперед шею и круглое лицо, теперь уже совершенно серьезное, и глядя вокруг, словно какой-нибудь усатый кот, крадущийся к кувшину со сливками, он на цыпочках подобрался к железному сейфу, стоявшему в углу комнаты. Здесь он снова прислушался, потом вынул из кармана маленький ключик и вставил его в замок; ключ повернулся без труда.

— Пре-лест-но! — пробормотал сэр Джон. — Но теперь самое трудное…

Взяв другой ключ, он вставил его в замочную скважину внутреннего отделения сейфа. Ключ не поворачивался.

— Еще разочек! — прошептал Беллами, не оставляя своих попыток. — А! Вот и сделано!

Дверца открылась. Сэр Джон быстро извлек две толстые пачки писем. Они были написаны рукой леди Беллами. Потом он снова запер отделение и весь сейф, спрятал ключи в карман брюк, а письма — в карманы пальто, по одному в каждый, чтобы они не выпирали и не вызывали подозрений. Затем он отпер дверь в холл и, вернувшись в кресло, дал волю приступу ликования, слишком глубокому, чтобы выразить его словами.

— Наконец-то! — шепотом воскликнул он, потрясая своим пухлым маленьким кулачком в ту сторону, куда ушли Джордж с леди Беллами, — наконец-то, после двадцати лет ожидания, вы в моей власти, миледи! Время свершило свою месть, и если до того, как вы станете на сорок восемь часов старше, вы не познакомитесь с горечью, что хуже самой смерти… то меня зовут не Джон Беллами. Я отплачу вам за каждую каплю своих слез, и с процентами, миледи!

Потом он успокоился и, позвонив в колокольчик, велел слуге передать леди Беллами, что он пойдет домой пешком. Когда же часа через полтора она добралась до Рютем-Хаус, то обнаружила, что ее мужа внезапно вызвали в Лондон по делам.

Ночью Анжела в отчаянии бросилась на пол, раскинув руки крестом, и заплакала о своем умершем возлюбленном и о позоре, который омрачил ее жизнь. И луна, плывущая по небу, холодно сияла на ее белоснежном одеянии и неподвижной фигуре, играя на бурном золоте ее распущенных волос, заливая светом всю комнату, пока белый пол не засверкал, как серебряный ковчег, и Анжела не уподобилась безутешной плачущей святой. Затем она поднялась — и предалась скудному отдыху, который только могут позволить себе изможденные плоть и душа…

Той же ночью Джордж Каресфут без сна метался по большой гостиной своего дома, словно тигр в клетке, и глаза его горели адским огнем, а взгляд был неотрывно устремлен на окна, выходящие на Братемское Аббатство.

— Завтра, завтра… — бормотал он до тех пор, пока первый луч восходящего солнца не бросил кроваво-красный отсвет на его изможденное тело, а затем, омыв в его лучах свои худые руки, Джордж обессиленно опустился на землю, ликующе шепча: — Не завтра, а сегодня!

В ту ночь леди Беллами сидела у открытого окна, то и дело поднимая и устремляя свои темные глаза на звездное небо.

— Это бесполезно, — пробормотала она, наконец. — Мои знания подводят меня, мои расчеты сбились из-за величины, которую я не могу отследить. Я стою лицом к лицу с комбинацией, которую не могу разгадать. Позвольте-ка мне попробовать еще раз!.. Ах, предположим, что неизвестная величина есть направляющая воля, которая в критический момент разрушает законы мироздания и отменяет даже неизменность вечных звезд! Я слышала о таком… Позвольте же мне изменить положение наших противостоящих планет… и тогда, видите ли, все будет ясно как день. Джордж исчезает… это я знала и раньше… Она же торжествующе плывет сквозь все омрачающие влияния к серебряному небу. А я… неужели меня ждет смерть? Нет не смерть… но какая-то великая перемена; вот бледный свет моей угасающей звезды падает на ее яркий след. Ба, моя наука терпит неудачу, я больше не могу пророчествовать. Мое знание говорит мне только о великих событиях, какая мне польза от такого знания? Что ж, будь что будет, судьба найдет перед собой дух, который не боится ее. Что же касается всего этого, — и она указала на странные символы и вычисления, лежавшие перед ней, — то с этим я покончила. Отныне я буду посвящать себя единственно реальным силам, которые одни могут просветить по-настоящему… И все же есть какое-то унижение в неудаче после стольких лет учебы. Глупо следовать частичной истине, в которой мы упускаем основную ноту, хотя иногда ошибаемся и во всей гармонии…

Договорились, что на другой день Анжела и ее отец поедут в Роксем — там имелась регистрационная контора — и туда же прибудет Джордж; по окончании скромной церемонии обе стороны разъедутся по домам. Приглашали и мистера Фрейзера, однако он отказался, попросив извинить его отсутствие.

Исполняя этот уговор, Анжела и ее отец покинули Аббатство около десяти часов и в полном молчании отправились в Роксем. Как ни странно, Анжела никогда прежде не бывала в городе, и, несмотря на подавленное состояние ее разума, новый вид оживленных улиц очень заинтересовал ее и отвлекал от мрачных мыслей, пока они не дошли до самых дверей конторы. Их вместе с Филипом встретили и провели в приемную — и тут, по какой-то необъяснимой причине, Анжелой овладел не просто страх, но ужас перед грядущей церемонией, которая теперь вырисовывалась перед ней совершенно отчетливо и живо.

— Отец, — сказала она вдруг после минутного колебания, — я еду домой. Я не стану доводить это до конца.

— Что ты имеешь в виду, Анжела?

— Я имею в виду то, что говорю. До сих пор я не понимала, как все это ужасно; сейчас ко мне снизошло откровение. Пойдемте, я хочу уйти.

— Анжела, не будь дурой! Ты забываешь, что Джордж будет здесь через минуту и что все соглашения уже подписаны!

— Пусть он возвращается обратно, а соглашения будут аннулированы. Я не желаю продолжать это.

Филип к этому времени был почти вне себя от беспокойства. После стольких лет изнурительных трудов, когда он, по счастливой случайности, все же поднес вожделенную чашу к своим губам — неужели она будет отнята у него? Неужели сладкие мечты, в которые он был погружен последнее время, и которые так близки к осуществлению — просто растают в воздухе? Неужели он все-таки потеряет свою землю после того, как почти вернул ее, после того, как уже держал в руках — любовно и трепетно — желтоватые листы купчей? Ибо — увы! — продажа целиком зависела от брака. Нет, нет, этого не может быть… ни судьба, ни Анжела не могут быть так жестоки к нему! Филип повернулся к дочери со смелостью отчаяния.