Генри Хаггард - Рассвет

— Дорогая моя, — сказал он, — все, что я могу предложить — так это отнести письмо вашему отцу и выслушать, что он скажет. В конце концов, именно он должен больше всего заботиться о вашем истинном благополучии. Именно в его руки — я сам это слышал — ваша мать в самых возвышенных выражениях вручила вас и вашу судьбу. Дайте прочитать это своему отцу, дорогая, нет совета лучше, чем совет отца.

Если бы означенным отцом был сам мистер Фрейзер, это, несомненно, было бы правдой. Однако, хоть он и знал Филипа Каресфута много лет, и был посвящен в большую часть его истории, он все еще не понимал его по-настоящему. Его собственная открытая и бесхитростная натура с трудом подозревала зло в другом человеке, особенно, если этот другой являлся отцом той, на которую мистер Фрейзер смотрел как на земное воплощение всего самого святого и чистого.

Анжела вздохнула и повиновалась — вздохнула от сомнений, повиновалась из чувства долга. Придя домой, она молча протянула письмо Филипу, а он молча прочел его.

— Я хотела бы знать ваше мнение, отец, — сказала девушка. — Я хочу поступить правильно. Вы же знаете, какую боль причинило мне все случившееся. Вы знаете — а если и не знаете, то должны были догадаться — до какой степени разрушена моя жизнь. Что же касается этого брака… то мне противна даже мысль о нем; лично я скорее пожертвовала бы полусотней имений, чем согласилась бы на подобное, но я знаю, что должна думать о других; мистер Фрейзер говорит мне, что мой долг — посоветоваться с вами, что вы, естественно, будете блюсти мои интересы строже всех на свете, что именно в ваши руки и вашему попечению моя мать вверила меня, находясь на смертном одре. Отец… — тут она заломила руки и посмотрела ему прямо в лицо своими серьезными глазами. — Мистер Фрейзер прав, решать вам. Я полностью доверяю вам и оставляю бремя принятия решений, положившись на вашу честь и великодушие; только прошу: пощадите меня, если можете.

Филип встал и подошел к окну, чтобы скрыть явное волнение на лице и дрожь в руках. Он чувствовал, что настал решающий момент. Вся его жалкая софистика, все его жалкое лавирование и попытки возложить ответственность за свои поступки на других — все это обрушилось сейчас на его собственную голову. Дочь пришла к нему и возложила на него непосильное бремя. Что он должен ей ответить? На мгновение тени — для него это всегда были лишь тени — добрых ангелов взяли верх, и он уже собирался повернуться и смело посмотреть дочери в лицо, ибо чувствовал в тот момент, что у него достанет на это сил… и сказать, чтобы она не имела никаких дел с Джорджем и его предложениями. Но даже в тот момент, когда он уже повернулся, чтобы повиноваться этому импульсу, его взгляд упал на крышу Айлворт-Холл — усадьба стояла на холме и была хорошо видна из Аббатства — и в тот же миг его разум устремился к месту, где открывался особенно удачный вид на крышу старого дома, куда он так часто взбирался мальчиком, чтобы полюбоваться на прекрасную страну, раскинувшуюся вокруг; луга и леса, засеянные поля — все это было для него связано с единственно возможным ответом. Он все еще поворачивался к Анжеле, но — так стремителен наш разум — уже изменил характер этого ответа. Реальный демон жадности прогнал прочь бедные ангельские тени.

— Для тебя, Анжела, не такая уж большая жертва — пройти через эту формальность; он умирает, и тебе даже не нужно менять имя. Эти земли принадлежат мне по праву и будут после твоими. Мое сердце будет разбито, если я потеряю их после всех этих лет непосильного труда, который я затратил, чтобы накопить достаточно денег для их выкупа. Но я не хочу принуждать тебя. Коротко говоря, я оставляю это решение тебе, полагаясь на твое великодушие, как ты полагалась на мое.

— А если я выйду замуж за дядю Джорджа, и он все-таки не умрет — каково будет мое положение? Вы должны ясно понимать, что я никогда не стану его женой даже для того, чтобы спасти нас всех от голодной смерти.

— Тебе нет нужды мучить себя этим вопросом. Он уже мертвец; через два месяца он будет покоиться в фамильном склепе.

Анжела молча склонила голову и ушла — оставив Филипа сгорать на костре собственной неуемной жадности, в тени которого таился ужас.

На следующее утро Джордж Каресфут получил следующее письмо:

«Братемское Аббатство, 5 мая.

Дорогой дядя Джордж,

в ответ на ваше письмо я должна сообщить вам, что готова заключить с вами брачный союз — в регистрационной конторе, а не в церкви — чтобы вы смогли осуществить свои имущественные планы. Необходимо, однако, четко понимать, что я делаю это не для себя лично, а только и исключительно в интересах моего отца, который предоставил мне решение этого вопроса. В качестве предварительного шага я должна попросить вас сделать собственноручную копию прилагаемого письма, адресованного мне, и подписать его. Наша жизнь в руках Божьих, и вполне возможно, что вы поправитесь. В таком случае, каким бы невероятным это ни казалось, должно быть совершенно ясно, что я не являюсь вашей женой и никогда не обязывалась ею стать.

Искренне ваша,

Анжела Каресфут».

Приложенный образец письма гласил:

«Я, Джордж Каресфут, настоящим торжественно клянусь перед Богом, что ни при каких обстоятельствах не попытаюсь воспользоваться никакими правами на мою племянницу, Анжелу Каресфут, и что я покину ее, как только завершится официальная церемония бракосочетания, и никогда более не попытаюсь увидеться с ней, кроме как по ее собственному желанию; так называемый брак заключается только для того, чтобы я мог претворить в жизнь некоторые деловые договоренности, каковые, ввиду слабого состояния моего здоровья, я стремлюсь завершить поскорее».

Письмо и любопытное приложение к нему, несомненно, являли собой самый странный брачный контракт, который когда-либо был написан; Джордж, дрожа от волнения, сунул листки бумаги в руки леди Беллами. Она прочла их с мрачной улыбкой.

— Попалась птичка! — спокойно и негромко сказала она. — Это было непростое дело, но я ведь предупреждала тебя, что не потерплю неудачи… как предупреждала и о том, что последует за твоим триумфом. Подпиши эту бумагу — она ничего не стоит — и верни ее Анжеле.

С первой же почтой Анжела получила назад странное брачное соглашение, должным образом переписанное и подписанное; после этого приготовления к свадьбе пошли очень быстро. Однако там, где речь идет о столь крупной сделке, как продажа от трех до четырех тысяч акров земли, о копигольде и фригольде, о различных арендных сборах и передаче прав на владение шестью поместьями, дело не может быть сделано в одну минуту [13] Освободившись в XVI веке от феодальной зависимости, бывшие вилланы поделились на копигольдеров и фригольдеров. Копигольдеры имели специальный документ (копигольд), подтверждающий, что лендлорд позволил им распоряжаться землей. Копигольдеры считались пожизненными держателями земельных наделов, но не могли передавать их по наследству. В отличие от них, фригольдеры были наследственными владельцами земли, имеющими право на ее отчуждение (продажу, дарение и другие способы передачи третьим лицам). В 1925 году парламент принял акт о собственности, закрепивший устоявшееся положение вещей. Были утверждены два вида прав на землю — право полной бессрочной собственности (фригольд) и право безусловной аренды (лизгольд). Фригольд почти ничем не отличается от безусловного права собственности, хотя может иметь некоторые ограничения. Лизгольд предоставляет владельцу право собственности на заранее оговоренный срок (от 1 года до 900 лет) с определенными ограничениями, указанными в договоре. Тогда же было официально отменено правило майората. .