Василий Щепетнёв - Зимний Мальчик

— Ладно, не буду мучить. Логика подсказывает, что пахнет от вас Солженицыным.

Если бы я вдруг достал из шляпы кролика, они удивились бы меньше. Хотя у меня и шляпы никакой нет. Завести, что ли?

— Но как?

— Но как ты узнал, Чижик? — вторила Ольга.

— Логика. Логика и наблюдательность. Вам, а скорее, только Ольге, дали «на почитать» что-нибудь солженицынское, я прав?

— Ну, прав, но как…

— Причем попросили размножить и передать дальше. Чтобы народ читал и проникался. Я опять прав?

— А, поняла, это ты по нашим вопросам о машинке догадался! Но почему Солженицын?

— И по машинке тоже, — не стал спорить я. — Поскольку купить, это одно, а научиться печатать — немножко другое, я понял, что время поджимает. В простых случаях можно просто отдать текст в машбюро или машинистке. Если это не делают, значит, дело тайное. Итак, мы имеем как бы тайный текст, это первое, текст с заявкой на высокую художественную ценность — это второе…

— Почему «с заявкой высокую художественную ценность»? — перебила Ольга.

— Потому что обратились к тебе. За порнушку ты бы не ухватилась. Вряд ли.

— Спасибо и на этом.

— Продолжу. Поскольку на дворе тысяча девятьсот семьдесят третий год, логично предположить, что речь о Солженицыне. Девять против одного. Нобелевский лауреат, чьё творчество скрывают от народа — к вам обратились с примерно такими словами.

— И не примерно, а с точно такими, — призналась Надя.

— И вы решили подставить под это бревно свои девичьи плечи.

— Почему бревно? — обиделась Ольга.

— Хорошо, не бревно. Впряглись в бурлацкую бечеву — годится? Тянуть корабль Солженицына по матушке по Волге. Так ли, иначе, понесли правду в народ. Обыкновенное дело. Всем почему-то кажется, что народ дурак, но стоит только ему разъяснить, дать почитать брошюрку или романище, и тут же… ладно, не об этом речь.

— Но Солженицын…

— Просто к сведению: в начале шестидесятых рассказы Солженицына публиковали в «Новом Мире». В пяти номерах, что ли. Сама понимаешь, Оля, это много для начинающего автора.

Надя посмотрела на Ольгу — в писательских вопросах Ольга авторитет.

— Более, чем много, — нехотя подтвердила Ольга.

— Но как-то позабылись рассказы. И быстро позабылись. «Ивана Денисовича» разве что помнят, и то из-за сюжета, зэк в советском лагере — это необычно. А что, как, почему — забывается сразу. Ну, я не об этом. На вкус и цвет товарищей нет. И то, что ему за эти рассказы «Нобелевскую» сразу дали, будем считать, не при чем. Буржуйская премия, кому хотят, тому дают. Наше дело сторона. Тут другое нехорошо.

И я замолчал. Пауза не актерская. Естественная пауза. Я думал, думал, мысли сыпались невесть откуда, но ведь сходилось! Всё сходилось!

— И что же нехорошо?

— Есть у Солженицына роман. Говорят, неплохой роман. Называется «В круге первом». О шарашках. Там ученые изобретают всякие потребные отечеству штуки. А название — потому что в аду, в круге первом по Данте, помещены языческие мудрецы. Их там держат почти в санаторных условиях — мудрецы же. Но не выпускают, чтобы язычество не разносили.

— Откуда ты знаешь? Читал?

— По радио слышал, — я показал на «Фестиваль». — И, говорят, его, роман этот, издали таки у нас спецтиражом, ты у отца спроси, он должен знать. Но первый круг ладно. А помнишь, кого Данте поместил в круг последний?

— Чего помнить, я Данте не читала, — ответила Ольга.

— Предателей он туда поместил. Предателей, провокаторов, доносчиков и прочую сволочь.

— К чему ты это, Чижик?

— Я не буду спрашивать, кто вам дал и сам текст, и предложил его размножить и нести в массы. Я просто назову имя. Если не угадаю, простите меня и считайте параноиком. Если угадаю, продолжим разговор.

— Говори, не тяни.

— Юшаков. Гена Юшаков.

Помолчали минуту. Помолчали другую. Я включил самовар на разогрев. Мощность самовара — шестьсот ватт. Вроде бы и много, но нагревается до кипения минут за пятнадцать, если полный. Сейчас-то ополовинен, и ещё теплый.

Девушки продолжали молчать. Я не торопил. Момент истины может тянутся часами.

Самовар засвистел.

— Чай будем?

Девушки отказались. Девушки думали.

Я налил себе кипяток, добавил ложечку земляничного варенья. Поздно уже, от крепкого чая не уснешь, а слабый чай я не люблю. Пусть будет просто вода с вареньем.

— Хорошо, это Юшаков, — сказала Оля.

— И он специально предупреждал, чтобы никому о нём не говорить. Никому, а особенно мне. Я прав?

— Прав, прав. Ты. Чижик, так часто бываешь прав, что даже страшно становится. Может, ты душу черту продал?

— Как знать. Может, и продал, — сказал я. — Но только свою, а не вашу, так что вам страшиться нечего. Вернусь к нашему Гене.

— Ну, предупреждал нас Гена не трепаться, что с того? Он о нас думал.

— Кабы он думал о вас, то никогда бы в это дело не втянул. Нет, читать Солженицына можно. А незаконное тиражирование — это уже другое. И если вдруг его творения признают антисоветскими — а к этому, похоже, идёт, — то и совсем третье. Но опять я о Солженицыне, а что мне Солженицын? Я о Гене Юшакове.

В девятом классе он написал заявление в КГБ. Так, мол, и так, хочу приносить пользу Родине.

— Откуда ты знаешь?

— Он сам об этом сказал. Какой-то фильм посмотрел, «Щит и Меч», что ли, ну, и написал от высоких чувств прошение. А нам рассказал — мне, Самойлову, Куркову. Похвастать, что ли, хотел, вот какой он решительный и смелый. А потом, месяц спустя, ему пришел ответ: посоветовали хорошо учиться. На том всё и кончилось. С его слов.

— Ну, видишь, кончилось и кончилось. Я сама в космонавтки просилась, — сказала Бочарова. — В третьем классе.

— В космонавтки простительно, в третьем-то классе. Ещё и полетишь, врачом, если очень постараешься. Но вот скажи, какую пользу девятиклассник может приносить КГБ, учась в школе? Кроме стука, думаю, никакую. И это бы ничего, стукачи в любом коллективе есть. Сигнализируют, всё ли благополучно, не затаилась ли где измена. Но Гене этого было мало. Он хотел измену вскрывать, а если её, измены, нет, то подтолкнуть к ней. Создать дело самому.

«Наш дорогой Леонид Ильич», думаешь, он случайно спел? Я тоже так решил, мол, по дури. Хотя он вовсе не дурак. А теперь думаю иначе. Ему нужно было привлечь внимание. К нам, к школе, к себе. Вот и спел.

— Но его же первого исключили?

— Пострадал, как же без этого. Исключили. А потом включили. И он поступает на филфак университета. С репутацией вольнодумца. И начинает искать сердитых молодых людей. Давать им поручения — вот как вам…

— Нам он никаких поручений не давал…

— Размножить Солженицына просил? Просил. Это и есть поручение. Ну, а когда шумиха против Солженицына наберет силу, Гену вызовут Куда Надо, он там во всём признается, и сдаст вас. Будут сроки, нет, не знаю, но вот то, что хорошего ничего не будет — факт. Там нити и в Одессу потянутся, и в Москву, Евтушенко вспомнят, такую кашу заварят…