В Слесарев - Геймекер

Однако удара не случилось. Ненадолго оставив майора в компании секретаря, Макото удалился, чтобы сделать последние распоряжения.

Особняк состоял из двух частей. Первая предназначалась для официальных приемов и была оформлена по-европейски. В глубине двора, среди цветущих вишен, находился небольшой Чайный домик, исполненный в традиционном японском стиле. Поскольку прием носил приватный, приятельский характер, Макото принимал майора там, желая показать колорит японской культуры.

Через 10 минут Мюллер был препровожден в Чайный домик. Разувшись, он протиснулся в небольшой раздвижной проем в стене игрушечного строения, и с трудом, с болью стареющих суставов опустился на пол, где ему указал радушный хозяин. Сидеть с согнутыми крест-накрест ногами было неудобно. Майор сразу же почувствовал тяжесть в спине и пояснице. Ворочаясь в непривычной позе, он с любопытством рассматривал окружающее пространство.

Из мебели в комнате ничего не было, кроме низкого столика, стоявшего на татами. Несмотря на простоту конструкции, он, казалось, был сделан из чего-то вроде окаменевшей сладкой ваты, или, скорее даже, из потемневшего после заката облака, спустившегося с небес на землю и застывшего здесь до утра. Явно ощущалось, что как только наступит рассвет, он – столик, вновь дематериализуется и отлетит в свое заоблачное пространство.

В нише, устроенной в стене напротив входа, на подставке, в глиняном горшочке стоял букетик незабудок и курильница, источавшая сизый дымок неровной струйкой поднимавшийся к потолку. Он наполнял помещение резким запахом чамбели (порошка сушеного китайского жасмина), который майор успел запомнить по прошлым визитам к дайнагону. В центре находился круглый очаг из старого, выгоревшего местами до полной прозрачности, клепаного металла, в котором, едва заметно светясь, тлели угли, распространяя волны тепла, совсем не лишнего в начале мая.

Макото уже сидел на татами, подогнув под себя колени. Его спина была пряма, руки лежали на коленях. Поза выражала отрешенность и спокойствие, как будто он был единственным существом во вселенной, созерцавшим себя со стороны, со всеми своими достоинствами и недостатками.

Вместе с тем, он был и самой любезностью, хотя где-то внутри этой безукоризненной учтивости теперь скрывалось едва уловимое ощущение, что майора для него вообще не существовало.

Он был без очков и менее улыбчив, чем обычно, несколько смутив Мюллера, привыкшего по-приятельски болтать с ним на самые интимные темы, забираясь в такие дебри ощущений, которые не смог бы не только обсудить ни с кем другим, но и извлечь, из глубоко запрятанного массива собственного естества.

Пытаясь найти соответствующую случаю тему, он обвел глазами помещение:

– Бедновато живете, – проговорил он, указав на спартанскую обстановку хижины.

Почти не изменяя спокойного, даже безучастного выражения лица, Макото ответил:

– Чайная церемония направлена на то, чтобы показать не богатство, не явную бросающуюся в глаза, а скрытую красоту, таящуюся в простых вещах, неярких красках и тихих звуках.

Помолчав, он произнес едва слышно:

– Она помогает ощутить незримое – скрытое в «трепещущей листве» вашего внутреннего мира.

Однако, уже через секунду, осознав, что уровень духовной восприимчивости гостя не позволит ему оценить глубину этой мысли, добавил:

– Майор, вон тот кувшинчик, с незабудками, что стоит в токонома, – он показал на нишу в стене, – фамильная драгоценность. Он изготовлен в 16 веке Аоки Мокубэ, и стоит как десять ваших новейших танков.

Мюллер с удивлением поднял глаза, куда указал дайнагон. Кувшин показался ему грубым, ничем не примечательным. Он не дал за него и трех марок, если бы тот вообще ему зачем-то понадобился. Он мог сгодиться для хранения керосина в подвале, да и то если не был таким маленьким. Майор пожал плечами.

Этот жест показал обоим, что на свете есть вопросы, по которым они никогда не придут к единому мнению и, стало быть, обсуждать которые не имело смысла.

– Начнем, – Макото негромко хлопнул в ладоши.

Тотчас же внутренняя створка комнаты, открылась. Встав на колени, в него вошла Атсуко. Теперь она была в бледно-желтом кимоно расшитом крупными голубыми цветами. Талию опоясывал широкий темно-синий пояс – оби с изображением бабочек, который на ее спине складывался во что-то вроде подушки.

Ее лицо было густо набелено, губы подведены яркой помадой, в форме сердечка. Волосы, собранные на японский манер, были украшены черепаховыми заколками. Мюллер поразился этому преображению, казалось, затронувшему не только внешность, но и саму сущность девушки. Еще удивительней показалось то, как быстро она сумела переодеться, сменить образ, прическу и макияж.

В руках Атсуко держала какой-то инструмент, похожий на мандолину, отличавшийся круто изогнутой назад головкой грифа. Приторно улыбаясь, она запела песню. Мюллер не был любителем музыки, однако даже для его нетребовательного уха ее исполнение показалось пыткой. Мелодия была непривычна, звуки диссонировали, а голос певицы напоминал крики дерущихся кошек. Вместе с тем, было очевидно, что все это не следствие неумения или отсутствия таланта. Напротив, в ее движениях и аккордах чувствовалась большая уверенность и выучка.

Когда, наконец, песня закончилась, Макото, поблагодарил ее едва заметным кивком головы, а Мюллер, в надежде, что концерт закончился, счел приличествующим сделать несколько негромких хлопков в ладоши.

К счастью, Атсуко отложила инструмент в сторону. Присев на колени, и издав звук, похожий на чириканье птицы, девушка принялась готовить напиток и разливать его в крохотные чашечки.

– Мадам гейша? – Спросил Мюллер. – Никогда их не видел!

– Не совсем, – Макото поморщился, – Атсуко происходит из старого самурайского рода, не менее древнего, чем мой собственный. Если опуститься до вашего понимания, можно сказать, что она, скорее, самурай.

– Не знал, что самураем может быть женщина.

– В самурайских рода́х все женщины самураи.

– Она что же может сражаться на мечах?

– И на мечах тоже. Хотя сражения это лишь малая часть обязанностей самурая.

– Правда? Что же она еще может делать?

– Многое, – произнес дайнагон, желая прекратить неуместные вопросы майора. – Если ее господин «попросит» ее убить ее собственных родителей, ребенка или мужа (считая, например, что они отвлекают ее от обязанностей, или препятствуют заключению нового брака, который был бы ему чем-то полезен), она должна сделать это без колебаний, стараясь выражением лица не отвлекать хозяина от дел или размышлений.

От этих слов Ватанабэ Мюллера передернуло. Не то чтобы он поверил японцу, однако то, с какой невозмутимостью говорил Макото, произвело на него такое впечатление, что он так и не смог собраться с духом, чтобы уточнить – правильно ли он его понял.