В Слесарев - Геймекер

Особенно возмущалась Вика. Положение общественной жены, дважды обрюхаченной присутствующими мужиками, которые, к тому же, предъявляли претензии по поводу ее аморального облика, она сочла оскорбительным и категорически потребовала ликвидации собственных, вышедших из под контроля скинов, и всей ситуации в целом. Даже фотографии ее малыша, предусмотрительно сделанные Ником, не смогли разжалобить ее сердце.

Мужчины реагировали сдержанней. По большому счету, им было до лампочки. Решающую роль (кроме непонятной настойчивости Программиста) сыграла идея, что непригодность площадки можно списать на дикий народ, неизвестно каким образом появившийся в округе. Наличие этих племен находилось за пределами их собственной компетенции и входило в сферу ответственности службы общей безопасности, на которую можно было свалить неудачу «Сада драконов».

В этом случае, они ничего не теряли и даже оказывались в выигрыше. Для «Сада драконов» найдут другое, более подходящее место. Хотя и с задержкой, проект запустят, и он принесет ожидаемые дивиденды.

Что же касается старой площадки, то поскольку для фирмы она потеряет существенное значение, они смогут взять ее в аренду, получив небольшие дополнительные доходы. О том, как организовать ее использование, Сыч дал предварительные соображения.

Такая диспозиция устроила всех, кроме Вики. Она была девушкой чувствительной, и данная ситуация ее действительно смущала. В реале она не давала повода для панибратских отношений ни одному из новоявленных виртуальных супружников, культивируя образ рафинированной куртуазной красотки. Однако, оставшись в одиночестве, она не стала настаивать. Ник, Михалыч и Глеб были ее опорой в фирме, относилась она к ним совсем неплохо, и если бы кто-то из них на самом деле позвал ее замуж, она бы не сильно упиралась. Впрочем, проявив формальное возмущение, она сочла его достаточным для собственной реабилитации, а сложившуюся ситуацию, скорее полезной для привлечения внимания мужчин к своей персоне.

Совместная докладная записка была сочинена и подписана присутствующими. В течение нескольких дней усилиями Николая она получила поддержку руководства. Все разрешилось как нельзя лучше.

Ящик коньяка снял раздражение службы общей безопасности. Проблема аборигенов действительно существовала. Хакеры периодически прорывали периметр, образуя небольшие поселения, редко превышавшие сотню душ, существовавшие обычно несколько десятков, реже сотен лет, что в масштабах многих миллионов лет игрового времени не имело значения и не требовало кризисного реагирования.

Глава 42

Однажды, во время его пребывания в командировке, бог знает по какой надобности, о которой положено было знать лишь его слегка прибабахнутому начальству, Мюллер оказался в восточной Европе, в районе города Лемберга, месте, разоренном войной, сером и скучном. Вечером, оказавшись в номере маленькой ведомственной гостиницы, он вздрогнул от раздавшегося телефонного звонка. Подняв трубку и услышав голос Макото, Мюллер не поверил своим ушам. О том, что он находился в этой тьмутаракани, было известно немногим. Еще меньше знало номер его гостиничного телефона, который, по правде говоря, был вообще никому не нужен.

Мюллер был рад услышать дайнагона, предложившего встретиться. Вечер действительно был свободен. Приятелей в тех краях у него не было. К времяпровождению за столиком бара он был не слишком охоч, тем более в отсутствие компании, а от прогулок по темным, грязным, и далеко небезопасным улицам он уже устал в первые два дня командировки. Так, что если бы не звонок Макото, ему пришлось бы коротать вечер в гостиничном номере наедине с бутылкой дешевого бренди, которую он предусмотрительно захватил, собираясь в это захолустье.

В назначенное время Мюллер явился в маленький особнячок восточноевропейского консульства, находящийся в одном из пригородов. Конечно, консульская служба в этом богом забытом месте была фактически не нужна, так как в радиусе сотен километров японцев практически не было. Но именно здесь, на востоке Европы решались судьбы мира, и японское правительство, желая держать и свою руку на пульсе истории, пошло на затраты и содержало этот маленький островок своего присутствия.

В вестибюле Мюллер был встречен молодым человекам. Тот мгновенно связался с патроном, сообщив ему о прибытии гостя. Пока Макото спускался, майор задал вопрос, интересовавший его последние месяцы, который никто из его знакомых не мог разъяснить:

– Что такое дайнагон? – спросил он секретаря, – Это чин или звание? Чему он соответствует в вермахте?

Японец улыбнулся: – Я не могу подобрать полного совпадения. Это совокупность родового титула, придворного и дипломатического чина. Но ближе всего его достоинство соответствует вашему оберстгруппенфюреру, или генерал-полковнику, – ответил он почтительно, – конечно, приставкой «Фон».

Мюллер был обескуражен. Он знал, что Макото обладает заметным статусом в должностной иерархии, но подобного уровня не ожидал, и был польщен тем, что такой человек уделяет ему внимание и даже снизошел до приятельских отношений.

Уже через несколько минут в крохотный вестибюль спустился сам дайнагон, а ним – миниатюрная девушка.

– Атсуко, – представил ее Макото.

Одетая в строгий деловой костюм, с гладкой прической, с узлом на затылке, строгих очках, с официальной японской улыбкой на лице, изображавшей точно выверенную долю радушия, девушка смотрелась странно. Бросалось в глаза несоответствие между ее миниатюрностью и степенью строгого официоза, сосредоточенного в ее фигуре. Она едва доходила до плеча Макото, и была на редкость тщедушна. Однако Мюллер, в присутствии крохотного Макото, отнес это ощущение на счет общей субтильности японской фигуры. На безукоризненном немецком, тщательно интонируя фразы, она приветствовала гостя и приняла его шинель. Как объяснил Макото, она была родственницей единственной штатной сотрудницы консульства, исполнявшей обязанности делопроизводителя и секретарши, которая отсутствовала, будучи вызванной в Берлинское посольство. Девушка заменяла ее сегодня.

Во время визита, Мюллер в очередной раз был поражен различием интонаций, с которыми Ватанабэ изъяснялся на родном и немецком языках. Если на немецком, он говорил с мягкими вкрадчивыми интонациями, в которых угадывались, едва различимые заговорческие нотки, подтверждавшиеся доброжелательным, улыбчивым выражением лица, но когда тот переходил на японский, он словно превращался в другого человека. Речь его становилась отрывистой, гневливой, он словно вылаивал слова в лицо собеседнику, глаза выпучивались, на шее вздувались пульсирующие жилы. Казалось, еще немного и его хватит удар.