В Слесарев - Геймекер

Вероятно, ее сексуальность развивалась под влиянием этих странных занятий и оказалась прочно спаяна с ними. Первый позыв такого рода она ощутила во втором классе, когда после бессонной ночи, в балетной пачке, в составе трех «маленьких лебедей» впервые вышла на публику, состоявшую из мальчишек ее класса.

Их глаза и комментарии, которых она не слышала за звуками музыки, но явственно ощутила по вдруг заалевшим ушам, ухмылкам и вихрастым головам, склонившимся друг к другу, подействовали на нее как удар тока. Она почти наверняка знала, что шепчут их губы.

Ее сердце затрепыхалось, на секунду ослабли колени. Ей стало дурно. Именно тогда она поняла смысл этого слова, которое частенько употребляла ее бабушка. Но это ощущение тот час же исчезло, стоило ей увидеть завистливый огонек, блеснувший в глазах подружек, тоже мгновенно оценивших и голые, по самую талию, ноги и скабрезный шепот мальчишек, лицезревших ее тощие прелести.

С тех пор музыка и танцы заняли прочное место в ее эротических грезах. Особенно возбуждающе на нее действовали ламбада и танго – следующие вехи ее сексуальной биографии.

Поэтому, заведение майора Мюллера (из всех прочих, находившихся в меню «Тихого дома»), располагавшееся в конце сороковых в «Европе», как нельзя лучше подходило для ее эротических инсинуаций. Правда она никак не могла найти фабулу, чтобы «попасть» в него должным образом, в приемлемом качестве, – который был бы и достаточно звездным, и включал в себя и кое-какие другие эротически перспективные заморочки.

«Работа» же простой проституткой ее не устраивала, не давая простора фантазии. Хотелось и большей экзотики, и жара, и романтики.

Но это было поправимо.

В конце концов, подчищать сюжетные огрехи – штатная обязанность Литератора.

Придвинув клавиатуру, Вика долго листала странички Ютуба. Наконец, она нашла, что искала. Старое довоенное танго. Несколько минут она слушала его, откинувшись в кресло. Ее руки потянулись к планшету и забегали по клавишам:

Это была Аквитания – лесистые холмы, неспешные потоки, несшие воды под скалами. Полуразрушенный донжон старого замка с замшелыми стенами из грубо отесанных блоков, зарос плетями дикого винограда. Единственный вход в него проходил через ветхого вида, но еще крепкий, некогда бывший подъемным мостик, переброшенный через ров, на дне которого темнела вода, покрытая ряской и крупными листьями водяных лилий, теперь почти невидимых в сгущавшемся сумерке осеннего вечера. Настил врос в окружающий грунт, его массивные цепи провисли и были обвиты зелеными гирляндами вьюнков, украшенных белыми, синими и бордовыми цветами. Где-то наверху, на стыке серого камня и уже темневшего неба, неярко светилось оконце. Всполохи огня, с трудом прорывались сквозь старое, почти непрозрачное стекло и бросали едва различимые блики на его неровные откосы…

Майор указал Леваневской на постамент:

– Что-то мы заболтались. Марта, включи музыку! Мадам! – Ваш выход! Мы все – внимание!

Женщина вздрогнула. Как могла, она оттягивала этот момент. Однако уже зазвучала музыка. Раздался голос Лео Моно́нсо́на.

Древняя скользкая тварь влезла на ветку, раздула горловые мешки и начала свой концерт. Ее икра, ощутив священные вибрации, немедленно взволновалась, дала обильный пенный сок и начала движение в сторону выходных отверстий.

Это было – «Ты украл мое сердце»:

Колдовством своей скрипки

Ты украл мое сердце.

Песнь любви без ошибки,

Меня манит к тебе.

Будем мы неразлучны

Словно птицы и небо

Словно море и ветер

Пока живем.

Ее любимое танго. Множество раз она слушала эту пластинку, знала каждую ноту, каждый пассаж голоса. Танго струилось. Голос Лео обволакивал тело, разливался по жилам, болезненно и томно натягивая их, словно струны.

В такие моменты Леваневская сама ощущала себя скрипкой. Страстно хотелось, чтобы ее вынули из футляра, прикоснулись к ней ласковой и твердой рукой, и извлекли из нее мелодию. Такую же прекрасную. Кровь вскипала крошечными пузырьками, которые, двигаясь, заполняли самые укромные уголки тела, заставляя вибрировать в такт волшебным звукам.

Именно тогда, когда она слышала эту мелодию, она с наибольшей силой ощущала себя женщиной. В одиноких грезах, в пустой холодной комнате, куда она возвращалась после работы, при звуках этой мелодии мерзости жизни отлетали прочь, и даже образ Гюнтера переставал мучить душу.

Она представляла себя там, в Вене, где она провела пару лет стажировки. Она видела себя на Рождественском балу, куда ее пригласили однажды. Пускай она уже не с ним. Так даже лучше.

Музыка играла. Ярко красное атласное платье обвивало ее фигуру от шеи до пола.

Она кружилась в толпе мужчин. Мужчины во фраках – молодые и старые, высокие и приземистые, стройные и пузатые. Это неважно. Взгляды прикованы только к ней. Она же плавно и нервно скользила по паркету, полузакрыв глаза, после каждого па меняя партнеров.

Не переставая кружиться, она высоко поднимала точеные руки.., нажимала на рычажок застежки на шее. Платье, струясь, ниспадало на пол.

Кружение продолжалось… Ей казалось – под эту музыку, назло ему, она могла бы раздеться перед всей австрийской армией. Полюбить всех и счастливой умереть в их объятиях.

Теперь ее грезы сбывались. Если бы она знала, что будет именно так. Как же она была глупа и наивна.

Однако, танго струилось. Голос Лео обволакивал тело, черпая силу в старой, уже затвердевшей патефонной игле, нещадно царапавшей вертящуюся пластинку. Лившиеся звуки не оставляли ни единого шанса.

Замшелые стены замка, в свете зарождавшихся в густевшей темноте звезд, казалось, парили над долиной, бесконечно далеко от всего остального мира. Только здесь, высоко над прозябшими скалами, за одним лишь окном неярко горел огонь. Потрескивали дрова в камине. Волны жара, исходившего от него, накатывали, но достигая тела, как ни странно, вызывали озноб, расползавшийся по коже колючими лапками редких мурашек. В креслах вольготно развалясь сидели двое мужчин. Запах сигар и остывавшего глинтвейна делал воздух густым и терпким. Имбирные нотки будили воспоминания о теплых морях. Которые были так далеко. Уже не в этой жизни.

Музыка звучала. Она пела о бренности любви:

Колдовством своей скрипки

Ты украл мое сердце, —

пел Моно́нсо́н…

Вибрировавшие звуки заметно сипевшей пластинки, казалось, плотно, почти ощутимо заполняли пространство, сдавливая грудь, раздували угли в камине. Невысокое пламя натужно гудело. На верхних нотах, до черноты обгоревшие поленья, внезапно багровели и неожиданно стреляли снопами искр, сразу же пропадавших в дымоходе. Неяркие сполохи, сливаясь с надтреснутым голосом Моно́нсо́на, плясали затейливый танец на темных стенах из красного кирпича.