Павел Алексеев - Непобедимое племя

– Это Генри, – сказал Брэдли. – Он знает Черча.

– И что? Мне ваш Черч, как мыло в печке! – сказал я.

– Мистер Черч сейчас в отъезде, – заговорил усатый толстяк Генри. – Приедет через пару дней. А по какому вопросу вы к нему?

– Я к нему ни по какому вопросу! – ответил я. – Здесь есть врач?

– Конечно! – сказал он так, будто сам таковым является. – Кого лечить?

Я указал на телегу и сказал, что там лежит парень, которому нужна помощь. После добавил, что ночлег бы не помешал.

– И еда, – добавил Брэдли.

Генри заявил, что незнакомцев не впускает на ночлег просто так. И по его же заверению все комнаты были забиты. Конечно, мы могли переночевать и в повозке, но с Гимли нужно было что-то делать. Я не знаю, сколько он мог еще продержаться, и жив ли он вообще. Когда мы уходили, он не двигался, хотя О’Блик корпел над ним.

Брэдли сказал, что вернется через минуту. Так и сделал. Он протянул Генри несколько долларовых купюр и упаковку патронов, а затем что-то шепнул на ухо. Генри вмиг подобрел в лице и схватил меня под руку. Я не понимал, куда он меня тащит. Обернувшись, видел лишь Брэдли и пристающую уже к нему Эвелин.

– Куда мы идем? – спросил я.

– Я покажу вашу комнату, сэр! – сказал он.

– А как же остальные?

– Комнат хватит всем. Накормим вас ужином. Кому нужен доктор?

– Юноше. Змеиный укус, нога распухла.

– Решим и это. Доктор придет утром.

– А пораньше никак?

Генри указал пальцем на валяющегося на земле мужчину с бутылкой в руке и сказал:

– Если разбудите его, то получится и пораньше.

Генри затащил меня в самый дальний дом, зажег керосиновую лампу и провел по помещению. Раньше здесь был салун. В центре стоял овальный стол и четыре стула вокруг. На стенах висели портреты неизвестных мне военачальников. Единственное окно заколочено досками, а возле него в стенах сквозные отверстия от пуль. Там, где должна быть барная стойка, пусто. Будто ее специально снесли, ведь пол на ее месте более светлый и чистый. У стены справа две деревянные полки, заставленные пустыми бутылками. Между ними стояли массивные напольные часы. Дубовый шкаф, за дверцей которого висели гири и маятник, выше меня на пару голов, хотя я не такой и низкий. Циферблат с позолоченными резными стрелками, что не шевелились, должно быть, повидал многое, но теперь молчал. Пол местами в темных пятнах. Не могу утверждать, но похоже на кровь, пропитавшую скрипучие половицы. Под лестницей, ведущей на второй этаж, я увидел пианино. Судя по слою пыли, оставшейся на моем пальце, стояло оно здесь давно. Мы поднялись на второй этаж, вошли в комнату. Там находилась широкая кровать и пара стульев. Генри мне все объяснил и сказал, что в ближайшее время в дом принесут выпивку и закуски.

Я вернулся к повозке. Вместе с лекарем мы спустили Гимли на землю. Обвив его ноги и грудь связанными тряпками, кое-как доволокли до того дальнего дома, затащили внутрь и положили на лежанку из кучи ненужных платьев, мундиров и прочего барахла, что я нашел в шкафах. Под голову впихнули подушку.

Как ни странно, Брэдли нигде не было. Я высматривал его, пока ходил за своими чемоданами. Элл и Стил веселились в изрядно поредевшей толпе. Их звать я и не думал. Придут и придут, а не придут, и черт с этими псами. Генри и еще двое его товарищей принесли несколько чашек с вяленой олениной, кувшин рома, шесть курительных трубок и коробочку с табаком. Я тут же кинулся к кувшину, сделал несколько глотков, затем забил трубку табаком и прикурил. Казалось, этого я ждал вечность. Да и табак хорош. Никогда такого не пробовал. Только спустя некоторое время взялся за мясо. Наевшись вдоволь, попробовал разбудить Гимли, но тот крепко спал. Его телом овладевал жар, нога пульсировала. Я притронулся к опухоли и будто почувствовал всю боль на себе. Мне стало жаль парня, и я был готов отдать все: еду, трубку, выпивку ради того, чтобы его быстрее осмотрел нормальный врач, а не этот боговер с целым чемоданом ненужных пилюль. Я не верил О’Блику, человеку, взявшему с собой набор препаратов и не способному исцелить от банального укуса змеи. Он не врач, чувствовало мое сердце. Шарлатан, не более. За сутки он ничего, кроме болеутоляющего, не применил.

Тут в дом ворвались дикобразы. Не вошли, а ворвались, чуть не снеся дверь. Они были пьяны, поддерживали друг друга. Когда увидели стол с едой и выпивкой, набросились. Я не встречал столь дикого прыжка на еду. Даже пума, прежде чем наброситься на добычу, просчитывает все ходы, готовится, подползает, и только потом рывком кидается. А эти двое тут же смели все, чуть ли не ногами на стол взгромоздились. Тьфу. Хорошо, кроме меня и лекаря никто этого не видел.

Через некоторое время в дом пришел Генри. Он посмотрел на нас с О’Бликом, затем на лежавшего рядом Гимли и на двух дикарей, пытавшихся изображать борьбу: бросались друг на друга с ножом и шлепали себя по щекам. Мне было стыдно за них, но, глядя на невероятно веселое и безразличное лицо Генри, становилось легче. Толстячок справился, нужно ли нам еще что-то. Я сказал, что нет, но братья-планктоны попросили еще рома и еды. Генри кивнул и убежал. Через десять минут вернулся со свитой, снова устелил стол тарелками с мясом и несколькими кувшинами с выпивкой. Не знаю, что тогда шепнул ему Брэдли, или сколько дал ему денег, но обходился Генри с нами, как с владельцами этих земель.

Вечер стремился к завершению. Два млекопитающих валялись на полу, Гимли продолжал бездушно лежать, а О’Блик за весь вечер съел только небольшой кусок мяса и отпил пару глотков рома. Он сидел под светом керосиновой лампы и читал свою книжечку с молитвами. Я допил остатки рома, подымил на улице трубкой и поднялся на второй этаж в комнату. В глазах к той минуте уже все плыло, ноги заплетались, а мозг не хотел соображать. Я лег в мягкую, как перо, кровать и отключился.

Проснулся я от толчка в бок. Открыл глаза и недоуменно осмотрелся. Рядом, уткнувшись лицом в подушку, лежала Эвелин. Она была обнажена и даже не прикрыта одеялом. Распущенные светлые волосы устилали ее спину и тянулись к заднице, отражающей солнечные лучи. Я тут же вскочил. На мне мой костюм, значит, ничего постыдного не случилось. Я вытянул шею и увидел за Эвелин лежащего в позе эмбриона Брэдли. Тот тоже был без всего. Тут же мне стало противно. Чем они занимались, пока я спал рядом? Уж точно не разговаривали.

– Привет, малыш, – сонно пробубнила Эвелин.

– Что здесь происходит? – вскрикнул я.

Брэдли очнулся, потер рукой макушку и рассеянно осмотрел комнату. Он молчал и громко недовольно сопел. Эвелин улыбалась и тянула Брэдли за руку к себе, но тот, видимо, понимая, что совершил ошибку, ненавистно оттолкнул ее и встал. Он выпрямился подобно Гермесу, заслонил собой свет, льющийся в окно, и выкатил на обозрение всю свою натуру. Я отвернулся, не хотел смотреть на этот стыд, пусть фигура у него и была идеальна. Разгладив усики, я сказал: