Алла Мийа - Книга Гауматы

Вместо кровати – сложенные ровными рядами книги, накрытые пуховой периной и бабушкиной кисейной простыней с кружевной каймой. Иногда, разбросанные по полу, они мешали проходу, через них приходилось перепрыгивать, словно меня приглашали поиграть в классики. Где я брала их? Хм… Добрая половина всех книжек в доме принадлежала бабуле. Некоторые, не очень интересные, остались от прежних владельцев дома. Их издали для любознательных садоводов-огородников, и их страницы пестрели фотографиями диковинных редких растений из далеких стран. Эти годились лишь для вдохновения моих прозрачных акварелей. Что до остальных…

Бабушка была уверена, что за шкафом у меня открыт потайной проход в какую-то библиотеку. В Александрийскую, почему нет? Хитрый план, ведь после пожара кто там проверит, сколько книг сгорело, а сколько утащил несовершеннолетний воришка… «Переходный возраст!» – вздыхала бабуля. Добавьте к этому хаосу прислоненный к стене мольберт, представьте повсюду коробки с акварелью, гуашью и тюбики с маслом. А еще вообразите бывалые лохматые кисти в вазах вместо букетов, приколотые на стенах булавками между мудрых изречений картины и карандашные наброски. Вот она я, и мне нет еще и шестнадцати.

Незнакомец, свалившийся в этот мой мир, где я не решалась расстаться с Бемби на ковре со стены, заставил меня изменить всем моим серьезным соратникам по затворничеству. Несколько дней подряд я провела, наблюдая за полетом кучевых и перистых облаков в квадрате окна, за связанной крючком занавеской. Воспоминания об обжигающем прикосновении и это «увидимся через несколько мгновений» лезли в голову помимо моей воли и заставляли вздыхать… И молиться забытым богам, чтобы чудо новой встречи произошло… И сочинять ехидные колкости по поводу слишком уж театрального черного одеяния позапрошлого века… И смотреть на часы, отсчитывая минуты до и после…

Второй раз незнакомец появился на пыльной улице Прибрежного Затона под аккомпанемент шуршания шин и аромат роскоши кожаного салона совершенно нового и абсолютно нескромного авто с откинутой крышей. Он возник среди бела дня, дерзко и неожиданно, растревожив сплетниц на скамейке. Или он гарцевал на сияющем единороге? От него веяло невиданной в нашем тишайшем городе-без-событий яркой бурной, полной неожиданностей и приключений жизнью. А может, воздух переполнял дух сбывающихся желаний? Так пахнут девичьи грезы, когда становятся реальностью, – ванилью и марципаном.

– Я же говорил тебе, что случайностей не существует, – сказал он вместо «здравствуй». – Ты очень красивая, и ты об этом знаешь. Я не смог уйти, не повидавшись с тобой еще раз.

Я брела по узкому щербатому тротуару, а перламутровое авто медленно ехало рядом. От всех моих едких шуток, придуманных за дни созерцания облачности через квадратики занавески, не осталось и следа. Какое там! Я не могла даже взглянуть на незнакомца, мои щеки тут же расцветали предательским румянцем.

– Вы очень напугали меня той ночью… – только и получилось промямлить.

– Что ж… Куплю себе позорный столб и буду загорать на нем под твоими окнами! Устроит?

Через несколько шагов отваживаюсь краешком глаза посмотреть в его сторону. Незнакомец уже не соткан из призрачных волокон сна, он реален, нагл, красив, а на виске вниз до самой щеки – свежий порез, неаккуратно зашитый двумя грубыми стежками. Чернущие волосы опускаются на плечи, угольная бородка подстрижена клинышком, глаза – за солнцезащитными очками. На этот раз вместо старомодного плаща прошлого века – джинсы и черная футболка. Левое предплечье грубо забинтовано несвежей повязкой. Сильные кисти изящных рук с длинными пальцами гитариста лежат на светло-бежевом кожаном руле. Серебряное кольцо со змеем блестит.

Единорог усмехнулся, проследив за моим взглядом.

– Делайте что хотите. Вы мне совсем неинтересны!

Новые шины тихо шумят, аккуратно объезжая лужи. Ну, зачем ему очки, если солнце в Чумном городе бывает только раз в году? Или это так и задумано, чтобы я не могла рассмотреть выраженье его лица?

– Знаешь, я беру всегда то, что хочу. Потому что я этого заслуживаю! Приготовься, красавица, мне нужно не только твое сердце, но и твоя душа!

Молчу, придумываю остроумный и дерзкий ответ, но он опережает меня:

– Я буду ждать тебя сегодня вечером. На развалинах старой часовни, у алтаря… Или в грязном притоне у заброшенного порта… Или еще где-нибудь… Выбирай… Но так или иначе сегодня вечером мы встретимся!

– Напрасно вы на это надеетесь! С какой это стати я буду продавать вам мою душу?!

– Продавать?! Говорить о деньгах вульгарно, Анжела! Ты мне ее подаришь!

И снова «Анжела» с ударением на первую «А». Сладко и нездешне.

– Кто вы такой?

Я останавливаюсь перед калиткой с надписью «13» и молюсь, чтобы бабушка не выглянула в окно и не заметила наглеца в темных очках.

Но наглец не спешит, закуривает сигарету, затягивается и выпускает колечко дыма, выдерживая театральную паузу.

– Это очень философский вопрос, знаешь ли. Можно потратить на него немало слов, так что когда мы закончим, я буду уже не тот, кто начинал разговор… Если ты действительно хочешь это обсудить, то отложим наш разговор до вечера!

Единорог встал на дыбы и умчался за горизонт. На дороге таяла пыль, взбудораженная новёхоньким перламутровым BMW.

От страха перед предстоящей встречей и от желания увидеться, которые боролись в моем сердце, я проигнорировала предложение.

При рождении моя бабуля получила старинное имя, которое носила какая-то ее прапрапрародственница, оставившая после себя добрую память в семье. Ее нарекли Ефросиньей. Совсем не позаботившись о том, как с таким именем жить. Поэтому, кроме как в паспорте, имя это нигде не появлялось и никем не озвучивалось. Потому что с самого детства она решила зваться просто – Ева. Сначала – девчонка Евка прыгала через скакалку с подругами, потом красавица Евушка вышла замуж за несерьезного мужчину и превратилась, наконец, в бабу Еву-знахарку для соседей. А для меня – бабуля Ева – единственное родное существо.

Если бы сегодня я рисовала ее портрет, вот так, по памяти, то неминуемо – черной тушью по белому листу, прямыми строгими линиями. Я изобразила бы высокую и худую женщину, прямую, как натянутая струна. И непременно – с вечерней прической и в открытом платье (которого она никогда не имела), потомственную аристократку с надменными губами и тонким холодным лицом. Она сидела бы демонстративно печальная, отвернувшись от зрителя, потеряв в бесконечности взгляд-револьвер. И обязательно держала бы в длинных пальцах ветку сирени…

Она пожертвовала карьерой светской львицы, покинув мегаполис-Петербург. Лишила себя всех прелестей жизни в большом городе ради меня и моей безопасности.