Алла Мийа - Печать Кейвана

Сказать, что у нашей любви есть начало, означает признать, что у нее будет конец…

Анжела, крылья моей души обнимают тебя, сегодня только ты освещаешь мрак моей холодной жизни. Я закрываю глаза и чувствую дыхание твоего аромата, каждое мгновенье он у меня за плечами… Прости меня, малыш, за мою жестокость. Я никогда не вернусь. Прости меня, что я не могу дать тебе всё то, что нужно. И чего ты заслуживаешь. Выброси меня из головы, развлекайся… Обещай только, что каждый следующий мужчина в твоей жизни будет лучше предыдущего. Ну, или хотя бы не хуже.

Очень скоро меня не станет. Поэтому я и решил написать тебе, с целью рассказать то, что знаю я, и что по моей вине неизвестно тебе.

Если бы ты увидела меня сейчас, то не узнала бы. И уж точно не захотела бы дотрагиваться до той полумертвой развалины, которой я стал.

Ты читаешь эти строки, благодаря любезности моих охранников, сжалившихся над приговоренным и разрешивших адвокату передать мне бумагу и карандаш. Выданный мне в Бастилии арестантский балахон такой ветхий и грязный, его носили по меньшей мере пара десятков смертников до меня. Одиночное заключение тяжко, но мой глухой каземат без окон все же лучше, чем содержание в железной клетке, куда поначалу меня хотели поместить. Мебелью мне служат две вязанки соломы, брошенные на покрытый жидкой грязью пол. Собеседниками – две тощие крысы и высохший паук. Видишь, малыш, в Бастилии бережно хранят вековые традиции гостеприимства…

Я знаю, что ты изводишь себя тысячей вопросов. Попробую сосредоточиться и найти ту точку отсчета, с которой лучше рассказать нашу историю.

В первый раз я увидел тебя через витрину галереи современного искусства в земном Париже, в твоем шестом округе. Я даже запомнил ее название – «Вавилон». Ты была обворожительна в облегающем платье в пол цвета предрассветного неба, того нежного оттенка, когда последнее сиянье голубой луны перемешано с золотом разбуженного солнца. Ты была лучезарна, шампанское играло в твоем бокале, а душа пенилась и переливалась через край. Я услышал с улицы твой искристый смех. Как зачарованный, я смотрел на тебя и не решался зайти. В эпоху, о которой идет речь, я сильно повредил колено во время задания и передвигался как старик или инвалид – с костылем, волоча правую ногу. А на лице, кроме шрама надо лбом, который я ношу с юности, еще остались незажившие ссадины. Не думал, что в таком виде я мог впечатлить девушку, да я никогда и не считал себя соблазнителем. Я стоял как вкопанный, не мог отвести от тебя глаз.

В нижнем Париже в тот вечер я оказался случайно… Хотя я не из тех, кто верит в случайности… Магистр Атанасиус упросил меня нанести визит вежливости на вернисаж одного его старого знакомого художника – Жан-Жака Бирюля. Провести вечер в обществе скучных ценителей каракулей авангардиста мне совсем не хотелось, но, как всегда, магистр был убедителен. Лежа в постели, он простер ко мне сухую руку (честное слово, в нем погиб прекрасный драматический актер!) и попросил оказать «ми-и- изерную услугу». «Виктор, тебе полезно прогуляться! Это отнимет у тебя всего пять минут. Зайдешь в галерею, поздороваешься с Жан-Жаком и извинишься от моего имени. Скажешь, я очень болен, и поэтому не смог прийти. Да, не забудь похвалить его мазню! Художники обидчивы!» И я, как обычно, не смог отказать старику.

На стеклянной двери красовалась афиша с интригующим названием выставки: «Неистовая чернота асимметрий» на фоне, естественно, черных потеков. Посетители покидали галерею, живо обсуждая полотна. Выходя, один из них придержал для меня дверь, приглашая войти. Но когда я оказался внутри, вместо картин, быть может, весьма достойных внимания линий и пятен, я на мгновенье встретился с твоими сапфировыми глазами.

И как под гипнозом подошел и встал у тебя за спиной. Я слушал твое дыханье. Я дышал твоим запахом. Но не находил предлога, чтобы заговорить. Ты, почувствовав мое присутствие, обернулась. Наши глаза еще раз встретились, и ты засмеялась. Этот бессловесный диалог сблизил нас больше, чем любые слова. Как будто мы вдруг оба поняли, что у нас так мало времени, и каждое мгновенье бесценно. Мы общались глазами, душами, не тратя времени на поиск заученных фраз и пустых сюжетов для разговоров…

Человеческие сердца подобны конусам, малыш. Между вершинами наших выросла пуповина… Нет, скорее прочная цепь из костей, и она не позволяет нам делать резких движений. Иначе тот, кто дернет слишком сильно, вырвет сердце у другого…

Я помню музыку нашего первого поцелуя… Помню пурпурный дождь старой песни на заднем сидении такси. Твои слова, сказанные страстным шепотом, про мои глаза мечтающего дьявола. Пурпурный дождь твоих длинных волос на моем лице… Помню сладкий запах твоих духов… Я тогда удивился, что наши духи пахнут одинаково, хотя они принадлежат к разным маркам… Черное кружево твоего белья… Это было так странно, будто дежавю, новое и в то же время возвращение к чему-то старому, к тому, что уже не раз было…

Пурпурный дождь… Пурпурный дождь в дождливом такси… Твой вкус у меня на губах… И я тонул, тонул в твоих пурпурных бабочках… Я тону в них и сейчас…

Я влюбился в тебя с первого взгляда… Нет, не так. Я всегда любил тебя, с ночи времен, с тех пор как осколок бога стал моей душой, с тех пор как мое сознание отделилось от мировой души.

Когда мы встретились, то я потерял голову. Ты и сейчас так далеко и во мне в то же время… И все еще сводишь с ума…

Мы проводили дни и ночи вместе, не разлучаясь ни на минуту. Музыка моей гитары изводила соседей, а на твоих холстах расцветали безумные цветы. Шампанское с апельсиновым соком переполняло наше естество и выходило из берегов непереносимо беззаботной жизни. Ты целовала меня и мечтала сделать так много ненужных, несущественных вещей. А я запоминал каждую твою родинку… Из кафе бродяги Мартина, открытого на четыре стороны света, мы отправлялись провожать закаты в дальних странах и ужинали экзотическими блюдами. Ты, веселясь, покупала расшитые стразами наряды сказочных принцесс, а я любовался твоим телом под тонкими шелками. Иногда мы просто держались за руки и смеялись, как дети. Мы и были тогда счастливыми детьми.

Но я лукавил перед тобой. Целуя твои волосы, я клялся в вечной любви, ясно отдавая себе отчёт, что эта «вечность» закончится вместе с моим вынужденным отпуском. Я знал, что придёт день, когда ты закроешь за мной дверь, и я уйду, стерев из головы твой адрес. Я наивно полагал, что наша история – забавное приключение. И в ответ на твоё: «мне нужно либо все, либо ничего» я, скрестив пальцы, улыбался: «попробуем… посмотрим, что из этого получится». Слова «ничего» и «никогда» ещё не отзывались в моей душе тупой болью.