Элтэнно. Хранимая Звездой - Аромат волшебства. Книга первая

– Ты же знаешь, что они не подойдут. В интернат принимают, конечно, и сброд, и даже платы с него никакой за обучение не взимается. Но сброд талантливый.

– Если вопрос в деньгах, то я готов оплатить любые взносы и расходы. Забери ты их только! Я душу тебе за это отдать готов.

– Нет, Людвиг. Тут не в деньгах вопрос и душа мне твоя ни к чему. Чай я человек, а не демон. Поэтому постарайся уразуметь, чтобы в будущем тебя такая гиблая идея по новой не посетила. Посредственность, конечно, можно за деньги выучить. Но если магического дара нет, то кого и чему учить? Я же видел этих мальчиков год назад. Помню.

– Хочешь, я их разбужу? Погляди ещё разок. Внимательнее.

– Мне дважды смотреть не надо. Да ты и сам знаешь, нет в них ничего особенного. Младший ничего разве что, но вот старший вообще к нашему ремеслу не пригоден. Поэтому в мою сторону даже не смотри. Я понимаю, как тебя в твоей ситуации привлекает моё право брать на обучение учеников из любых семейств. Но я не стану.

– Сириус…

– Это был раз! А два – вспомни, что интернат создан для талантливых детей, которым родители или опекуны не могут предоставить обучение самостоятельно. И согласись, было бы странно, чтобы преподаватель… прости, уже профессор Академии магических наук, не мог справиться с организацией домашнего обучения.

– Эх, Сириус, это смешно, но ведь я не справляюсь даже с тем, чтобы дать им элементарное воспитание. Мне никак не совладать с этими двумя. И я просто представить себе боюсь, что будет, когда их станет трое.

– Не переживай, – добродушно усмехнулся мужчина. – Младенцы обычно только ревут навзрыд, а не шкодничают. Так что к тому времени, когда твой ребёнок из милого малыша превратится в такого вот сорванца, эти двое значительно поумнеют.

– Твоими бы устами, – осенил себя знаком надежды маг.

Триста сорок седьмой год после завершения Войны Драконов. Раннее утро. Хоть и первоапрельское, но в меру тёплое. Улицы ещё не шумели, люди на них не толпились, и лишь где-то вдали угрюмо скулил пёс. Его вой пробирал до глубины души. В этом протяжном завывании слышались печаль и горечь, какие не каждому человеку за свою жизнь ощутить доведётся. Животное пело очень тяжёлую песню, выплёскивало с каждым звуком одному ему известную боль. И проснувшиеся из-за этого воя горожане тревожно открывали глаза, но не шевелились. Им казалось, что они слышат мелодию смерти. Им виделось, что если встать и подойти к окну, то великий король мёртвых увидит их и навсегда заберёт в свою мрачную обитель. Поэтому люди лежали и проклинали несчастную псину, что, быть может, всего-то порядком промокла и оголодала из-за их бессердечия.

Проснулись от воя и Людвиг с женой. Мари насторожилась, испуганно прижала руку к животу, но супруг мягко улыбнулся и, поправив её растрепавшиеся каштановые волосы, утешил полным любви поцелуем. Все тревоги женщины разом утихли.

Проснулись этажом ниже и мальчики. Эти двое, правда, недолго тряслись под одеялами. Любопытство пересилило, и они вскочили со своих мест. Затем подбежали к окну, широко раскрыли ставни и высунулись наружу разве что не по пояс. Увы, собака уже замолкла и по новой свою песнь не завела. Однако младший из братьев не растерялся, что развлечение закончилось. Он начал завывать сам.

– У-у-у!

– У-у-у! – стал вторить ему не шибко разумный старший.

Лицо Людвига Пламенного, имеющего неосторожность как раз выйти на широкий балкон-террасу, дабы насладиться воцарившейся тишиной и полюбоваться нежным рассветом, тут же резко перекосило. Сам не зная зачем, он бесшумно подошёл к краю балюстрады и глянул вниз. Так и есть. Две темноволосые головки торчат из окна и, словно соревнуясь, пытаются провыть собачью песнь всё громче и громче.

Пальцы мужчины невольно сжались на перилах ограждения так, что могли бы вот‑вот мрамор раскрошить. Предстоящий день стал разом беспросветно испорчен для него. Но, понимая тщетность очередной попытки донести до детей правила приличия, Людвиг не стал вызывать мальчиков в свой кабинет. Он постарался выдохнуть напряжение и пошёл обратно в спальню, как можно громче топая. Ему виделось, что звук его шагов донесёт до пасынков мысль, что стоит опомниться и замолчать. Но нет. Те разыгрались так, что принялись ещё и мерзко хихикать. Наверное, вся улица этот смех слышала и откуда он доносится с лёгкостью сообразила.

«Какой позор!» – страдал маг, жалея, что некогда присмотрел дом в столь приличном квартале.

– Всё в порядке? – забеспокоилась Мари, заметив выражение лица мужа.

– Да. Всё в порядке, – бесстрастно ответил Людвиг, намеренно не закрывая за собой дверь, чтобы звонкий смех мальчишек и их завывания достигли ушей женщины. А затем намекнул. – Твои дети проснулись.

– Пойду пожелаю им доброго утра.

Супруга, всё разом поняв, принялась суетно накидывать на сорочку халат и поспешила в детскую. От её спешки Людвигу сразу стало несколько совестно. Ему казалось низостью перекладывать подобные тревоги и заботы на беременную женщину, но как поступить иначе он просто-напросто не знал. Видят боги, он старался стать для мальчиков настоящим хорошим отцом, но… как-то оно никак не получалось. Как только такое безобразие могло быть плоть от плоти детьми Мари?

Низкое происхождение супруги Людвига ни капли не волновало. Он давно уже пришёл к мысли, что большей женской мудрости, чувства такта и порядочности не смог бы найти ни в какой другой женщине. Мари была искренней, открытой, её чувства к нему не имели корысти, и это стирало для его восприятия все огрехи её манер. Да и, стоит сказать, за два с половиной года жизни в браке многое из крестьянского, что было в ней, исчезло напрочь. Конечно, обсуждать постановки пьес или вышедшие книжные новинки с Мари было пока ещё невозможно, но постепенно даже высшее общество, куда как более суровое нежели он, переставало относиться к ней чрезмерно строго. И нынешнее приглашение на бал-маскарад яркое тому подтверждение. Это важное событие. Малознакомый приезжий аристократ, а не самые близкие друзья, хотели видеть молодое семейство Верфайеров в полном составе. В пригласительной карточке наконец-то значился не он один, а и его супруга.

***

Приходя на службу, Людвиг Верфайер, виконт Даглицкий, не переставал удивляться тем коллегам, кто изо дня в день жаловался на обучаемую ими молодёжь. В моменты сетований умудрённые жизнью мужи переставали выглядеть для него умудрёнными.

Как можно было жаловаться на студиозов?

Каждый из воспитанников Академии целенаправленно поступил сюда в поисках знаний и вовсю стремился совершенствовать собственные магические умения. Это были люди, знающие куда и зачем пришли, и люди, с уважением относящиеся к более опытным мастерам. И, несомненно, в памяти Людвига были ещё свежи воспоминания о собственном обучении в стенах Академии, поэтому он верил, что могли студенты отвлекаться на личные беседы, могли они исподтишка подшучивать над какими-либо дряхлыми мэтрами или ставить своё мнение выше объяснений учителя… но лично он с таким на своих занятиях не сталкивался. Ни разу! В кругу коллег ему было нечем подобным поделиться, как он этому ни удивлялся. Ведь, собственно говоря, Людвиг стал вести пиромантию и стихийную магию будучи двадцатичетырёхлетним мужчиной, а на курсе выпускников сидели даже двадцатидвухлетние. Четыре года активных странствий, полных как позорных провалов, так и героических подвигов (вроде убийства дракона со второй попытки), не особо-то ставили его над студиозами. Молодой маг ожидал пренебрежительного отношения к себе. И всё же на его лекциях и практикумах никто слова лишнего себе не позволял. Это было странно. Но странно было только ему. Если описать какое‑либо занятие виконта Даглицкого с точки зрения студиозов, то всё моментально вставало на свои места.