Элтэнно. Хранимая Звездой - Аромат волшебства. Книга вторая

«Мне не остаётся ничего другого, кроме как проклинать судьбу. И да, если бы у меня имелся шанс, всего один единственный шанс изменить прошлое, я бы непременно повернул время вспять. Любой ценой! Но, увы, прошлое не изменишь и поэтому я должен смириться со своим настоящим. Я должен смириться с тем, что больше никто…

Боги, за что мир нисколько не стесняется напоминать, какое я нынче ничтожество?

Взять вот, к примеру, вчерашний день. Ближе к закату меня тайком навестила девчушка из близлежащей деревни. Ей требовалась помощь и я – архимаг, признанный магистр стихий, крался тайком в грязный хлев, чтобы исцелить полудохлую козу. Ещё и рад был, что по итогу получил едва вытащенный из печи хлеб. Я, Джонатан Грейфф, счастлив от такой малости, как корка чёрного хлеба! Не знаю даже плакать мне или смеяться. Наверное, стоит плакать, так как даже никаких имён не оставить на бумаге. Я просто не смею, ведь когда за мной придут и эти записи будут найдены, то всем людям, о которых я написал намеренно или случайно, придётся страдать. Хотя в чём их вина? В том, что они сочувствуют мне? Видят во мне обычного человека?

Так это так и есть, Тринадцатый побери! Я никакое не чудовище, сколько бы ни голосили повсюду об этом. Нет, нет и нет! Нельзя было силой отнимать у меня мою жизнь, так как именно это и являлось настоящим злом. Именно это…

*жирная клякса на бумаге*

О нет, стоило только подумать о преследовании, как кажется… Что-то не нравится мне эта тишина вокруг. Будет лучше, если я спрячу свои записи под камнем в подвале. Может, и самому в подвале стоит переждать эту ночь.

… Только бы они не пришли за мной! Только бы не сегодня!

Боги, даруйте мне ещё немного свободы!».

Заметки архимага Джонатана Грейффа, написанные им в изгнании,

найдены при археологических раскопках вблизи деревни Торошки

в 112 году от Становления Закона Божия.

Уничтожены по причине ереси

III

. Голос совести

Итак, вот мы и перешли к событиям одиннадцатого июня. И если говорить про утро этого дня, то оно в Лоррендауме выдалось пасмурным. С небес неприятно моросило, но просветы на небе не давали понять, пойдёт более сильный дождь или к обеду всё же выглянет солнце. Однако немногих столичных жителей тревожила непогода, чтобы долго о ней размышлять. Большинство, выходя на улицу, раскрывали зонты, ворчали что-нибудь себе под нос и на этом успокаивались. Все их мысли начинали занимать дела, по которым они спешили. Аналогично было и с Людвигом Верфайером. Едва он остановил кэб, как морось перестала для него что‑либо значить.

– Где вам остановить?

– У следственного комитета.

– Какого?

– Центрального.

Кэб двинулся по улице, и Людвиг, не желая смотреть на ставший мрачным город, сразу задёрнул шторки на окнах. После чего откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза, желая немного подремать. Ночь выдалась бессонной. Сперва он дождался визита некоего мистера Павла Григорьева, ставшего заменой для Эдварда Рейца. И несмотря на то, что это имя походило на настоящее, вряд ли его обладатель был человеком чести. По этой причине Людвиг вёл себя осторожно с новым негодяем, взвешивал каждое слово, прежде чем произнести его, и в результате на грубость и угрозы не нарвался… Хотя, возможно, это было из-за того, что он пошёл на уступки и согласился следующей, то есть уже этой ночью, провести ритуал создания вампиров.

Эх, а затем пришлось идти на «Вознесенское» кладбище и, ломая себя, заняться осквернением могилы любимой. Увы, как ни пытался Людвиг убедить себя, что намного хуже если бы он, напротив, оставил в земле все эти предметы, он не мог избавиться от едкого голоса укоризны.

А там ночь как-то кончилась. Стоило лечь в постель и провалиться в сон, как через два часа мага разбудила прислуга. Он сам отдал такое распоряжение, рассчитывая выйти из дома не позже восьми.

– Тпру! Приехали.

Не говоря ни слова, Людвиг вышел из кэба и, отдав извозчику деньги, вошёл в здание комитета. К его удивлению, там он застал Шарлотту. Несмотря на ранний час, сестра сидела на скамейке для посетителей, заплаканная и в траурном платье.

Поодаль, возле окна, стоял её сопровождающий. Людвиг знал этого человека в лицо, но, так как он был из штата прислуги, совсем не помнил его имя. Сестра не так часто прибегала к услугам посторонних, чаще всего её сопровождал муж. Однако не в этот раз. Возможно, её супруг был в очередном отъезде. Отлучки по делам были ему свойственны.

– О, Людвиг, – заметив брата, тихо проговорила Шарлотта. После чего по новой промокнула уголки глаз белоснежным платочком.

– Ты уже приехала?

– Как же я не могла приехать? Это просто-напросто не может быть он. Кто-то ужасно разыграл тебя.

Людвиг тоже никак не мог отделаться от схожего чувства. Именно поэтому он не стал дожидаться, когда тело покойного передадут в храм, а приехал лично.

– Ты уже разговаривала со следователем?

– Нет, мне сказали, что он появится с минуты на минуту и я должна его дождаться. Пока нет его разрешения меня не пустят в морг.

– Возможно у меня получится что-либо сделать, – подумав, сказал Людвиг, но тут в здание комитета вошёл Луиз Фуго. Мужчина мгновенно застыл на месте, увидев детей графа Даглицкого, но после снял в приветствии шляпу и подошёл ближе.

– Моё почтение.

– Взаимно, – ответил Людвиг и сообщил. – Я и сестра хотели бы видеть тело отца.

– О, разумеется. Я уже получил результаты экспертизы, так что могу вам это дозволить. Но… вы уверены, что хотите этого? Часом позже он уже будет в Первом храме Двенадцати и обстановка там более подобающая.

– Нет, мы хотим видеть его прямо сейчас.

– Хорошо. Сейчас я только отдам одно распоряжение и сам провожу вас.

Пятью минутами позже Людвиг и Шарлотта двинулись по коридору следственного комитета вслед за Луизом Фуго, а затем спустились на подвальный этаж. Встреченные ими сотрудники иногда косились на них, но, чаще всего, продолжали заниматься своими делами. В этом месте привыкли к сливкам общества. Делами простых граждан занимались другие управления.

Морг представлял собой большое, более чем прохладное помещение и чем-то походил на пыточную или что-то вроде того. Во всяком случае, громоздкие деревянные столы, на которых лежали мёртвые люди, создавали такое впечатление. Оно не исчезло даже при виде простыней, которыми тела были прикрыты.