Элтэнно. Хранимая Звездой - Аромат волшебства. Книга вторая

– Дом, погружённый в траур, не место для детей. Так что я ещё пятого июня отправил мальчиков туда, где им станет легче пережить утрату матери. Им пока ничего не известно про смерть моего отца, – едва не скрипя зубами от злости, сказал Людвиг.

Что же, раз детей увезли помимо его воли, то такая реакция неудивительна.

– Вы предпочли для них общество родственников или пансион? Я слышал в последних умеют залечивать душевные раны, да и процесс обучения там не так уж плохо поставлен.

– Да, пансион… Простите, господин Фуго, но я не в настроении разговаривать. Причина, думаю, вам ясна.

– О, разумеется, милорд Верфайер. Разумеется. Просто раз ваших пасынков нет дома, то я обязан указать это в протоколе, а, значит, мне понадобится написать точное место их пребывания. В какой именно пансион вы их отправили?

– В Нотрвилльский… – тут собеседник Луиза очевидно замялся, и его глаза забегали, как если бы он с трудом припоминал что-то. – В Нотрвилльский пансион имени, эм-м, Розы Винтерфлёр.

На этом граф нервно коснулся пальцами полей цилиндра и быстрым шагом пошёл вдоль улицы.

Было ли его поведение подозрительно? Определённо.

«А навещу-ка я барона Шлейфтерского после того, как отправлю запрос в этот Нотрвилльский пансион», – решил Луиз Фуго, но, подумав, отказался от такой идеи. Вместо этого он отправил сообщение милорду Дональду Дэ Воррингтону и ближе к вечеру уже держал в руках ответ.

«Документы на мальчиков Верфайеров на месте, но их самих, согласно информации моего доверенного лица, там нет», – гласила записка.

Напольные часы в доме Людвига Верфайера мерно шли. Тик-так. Тик-так. Тик-так. И из-за этого проходящая мимо них Анна Златова недовольно уставилась на механизм. Ей показалось, что часы насмехаются.

… Аромат волшебства.

Всего одно мгновение изменило ход тысячи тысяч судеб!

– Папа, купи мне пряник!

– Нет.

– Ну купи. Купи, папочка. Пупу-у-уля.

– Вот же егоза! Ладно, только матери ничего не говори.

– Ой спасибо!

Витька грустно посмотрел на повизгивающую от восторга девочку, отправившуюся вместе с отцом в сторону лоточника, и немного позавидовал. Правда, совсем не из-за пряника. В его душе стремительно разрасталась тоска по прошлой жизни. Когда-то он был таким же беззаботным и наибольшей печалью для него было носить тугой шейный платок. С этой удавкой тяжело, конечно, но с голодом она несравнима. Что такое теперь те вечера, когда его и брата из-за шалостей оставляли без ужина? Наутро их всё равно ждал сытный завтрак, а Марыська ещё и сахарницу к ним ближе ставила. Как же это вкусно было кашу сахаром-то посыпать!

Мальчик аж облизнулся от воспоминаний, а в животе у него утробно заурчало. Сейчас он был готов любую кашу, даже подгорелую, съесть. За милую душу до последней ложки умял бы, да ещё тарелку вылизал!

То-то матушка его аппетитом довольна была бы.

«Мама. Мамочка», – казалось остановилось от боли сердце мальчика. А затем подул ветерок, и Витеньке показалось, что тот ласково гладит его по голове. Даже севшая на лоб муха показалась прикосновением нежных маминых губ. Из-за того он не сразу смахнул насекомое, хотя глупо это было. Грызень бы точно что-нибудь колкое сказал, если бы увидел.

«Уж лучше бы увидел, сказал», – вдруг с тоской подумалось Витеньке, и он тяжело вздохнул. А затем посмотрел на девчонку с пряником, что весело и задорно скакала вокруг отца. Однако вскоре вид чужого счастья перекрыло тело Федюньки. Лицо у приятеля было задумчивое, серьёзное. И оттого мальчику тревожно стало.

– Ты чего, Федюнь?

– Да вот смотрю на тебя и думаю. Тут, понимаешь, поработать место есть. Ты вроде как сойдёшь. Там тебя накормят, а понравишься, так через неделю-другую даже место спать дадут.

– А ты? Ты там тоже будешь?

– Не-а, меня не примут. Я уже рослый, – тут парнишка было гордо расправил узкие плечи, но сразу сник, так как Витька принялся по-детски похныкивать.

– Я один без тебя никуда не хочу!

– А как мне тебя прокормить? – огрызнулся воришка, не сдержавшись. – Ты вон, даже подойти тихо ни к кому не можешь. Мне тебя на дело с собой брать только подставляться.

– Но я научусь, правда! Я стараться буду.

– Эх, – присел к нему на тротуар приятель. – Нам твоё «научусь» уже сейчас надобно, а тебе даже милостыню не подают. Или что? Собрал сколько-нибудь?

– Нет, – виновато отвёл глаза Витька. Он ведь просил, умолял дать ему хотя бы монеточку, но никто его не пожалел. Одна женщина только ручку от калача кинула, так он её съел и не почувствовал даже. Живот по-прежнему от голода сводило.

– Вот то-то и оно. Полдня с тобой туды-сюды бегаю, а толку никакого. Поэтому давай, подымайся покуда твоя работа от тебя не ушла.

– А что за работа? – подумав, через слёзы спросил Витька. Ему было стыдно, что он такой бесполезный.

– Трубочистом. Ты махонький ещё, может возьмёт тебя Семён Михалыч. А у него неплохо. В обед или на ужин тарелка каши, поверх них медяк, а потом ещё ночлежка. Если доверие заслужишь, конечно.

– Как трубочистом? Я же не умею, – выпучил глаза Витёк и тут же скосил испуганный взгляд на ближайшую крышу. С его места она ему такой высокой показалась, что он перепугался вусмерть.

– Федюнь, а если я сорвусь?

– Другие-то эту лямку тянут, – пожал плечами Федюня, придавая себе как можно более беспечный вид, и требовательно дёрнул малыша за рукав. – Вставай давай, чай не маленький сидеть тут да ныть «не умею». Кашу свою получишь, ещё мне спасибо скажешь.

«Эх, гиблое это дело трубочистом быть. Но так ты хотя бы сыт будешь. Даже если меня на улице заловят, сыт останешься», – горько думал Федюня при этом. Сегодня его едва не поймали, и он до сих пор липкий пот со лба утирал. Прямо за руку его, что в чужом кармане шарила, схватили. Он насилу вырвался, покуда жандарм не подоспел. Ещё бы чуть‑чуть и высекли бы Федюньку-Щипаря до мяса.

К счастью, Витька спорить со старшими плохо умел. Он, грустно вздохнув, вынужденно поднялся на ноги и сразу понял, как они затекли от долгого сидения. Очень неприятно это было. Почти так же, как от вида Семёна Михалыча неприятно ему стало. То был сурового нрава человек с чёрствым сердцем и с бегающими глазками. Более того, он сразу отнёсся к Витьке предвзято.

– У-у-у, какой жирный боров.

В глазах Семёна Михалыча хрупкого телосложения мальчик действительно выглядел слишком крепким, так как в подмастерья трубочисты нанимали самых тощих из ребят, а Витёк ещё недостаточно осунулся за свою беспризорную жизнь. Однако тут из дома вышла обрюзгшая женщина и начала вовсю чихвостить трубочиста, что уже дело за полдень, а он всё без дела сидит как барчук какой-то. И так как очередь к Семёну Михалычу в подмастерья не стояла, он плюнул да принял Витьку. Нагрузил на него чёрный от сажи мешок с инструментами, дал в руку метёлку и пошли они вместе искать клиентов. Витька при этом всё оглядывался на махающего ему рукой вослед Федюньку. Тот сказал, конечно, что зайдёт за ним незадолго до заката, ну да мало ли. Чай не брат родной, кто же его, лихого, знает?