Валентин Пичугин - Без права на возвращение

– Вы ведь не прогоните меня и дадите мне возможность ответить хотя бы на один вопрос? – она взяла за запястье его вторую руку. На её лице не было и капли кокетства или вульгарности. Он бы даже сказал, что оно было бесстрастно. Но это было не так. Её зрачки расширились, а на скулах проступил лёгкий румянец, что свидетельствовало об определённой степени волнения. Наверное, со стороны всё выглядело очень нелепо: сидящий в кресле мужчина в годах и юная девушка с его, прижатыми к груди руками. Но он находился в каком-то параличе тела и разума, утратив возможность анализировать то, что с ним происходит. Пётр Гаврилович чувствовал её упругую девичью грудь, видел стройные ноги из-под короткой юбки. Сотни студенток ежедневно мелькали у него перед глазами, но он никогда не обращал внимание на их бёдра и талии.

Историк молча поднялся. У незнакомки было красивое лицо с правильными чертами. Он не мог рассмотреть в полумраке лампы цвет её глаз, но именно они были доминантой, превосходя и чувственный рот, и нежный подбородок.

Неуловимым движением она стянула с себя трусики и, опрокинувшись на стоящее рядом кресло, увлекла его за собой…

– С чувством жгучего стыда

я, чей грех безмерен,

покаяние своё

огласить намерен.

Отпусти грехи, отец,

блудному сыночку.

Не спеши его казнить –

дай ему отсрочку…

Когда всё закончилось, она шепнула ему на ухо:

– Надеюсь, я ответила на первый вопрос?

Пётр Гаврилович, запыхавшись, ничего не сказал, лишь утвердительно закивал головой. Вечерняя гостья поправила юбку, одёрнула блузку, подошла к столу, чтобы забрать сумочку и, не оборачиваясь, от двери, кротко произнесла, прежде чем прикрыть за собой дверь:

– Хорошо. Доброй ночи. Завтра я приду отвечать на второй вопрос.

Пётр Гаврилович, ошалело посмотрев ей вслед, хотел напомнить о зачётной книжке, но она уже растворилась в тёмно-синем мраке институтского коридора.

Историк долго сидел за столом в одной позе. «Что это было?» Полёт в облака был столь стремительным, что он и сейчас не понимал, вернулся ли на грешную землю. Руки, помимо его воли, продолжали перекладывать листы бумаги на столе. Он и сам не знал, когда окончится этот дурацкий пасьянс.

Часы показывали одиннадцать, пора идти домой. Скорее всего, Елена уже спит, она никогда не ждёт его с работы. Это значит, что некуда спешить, мост ещё не разведён.

Прохладный ветер с Невы и отражения ночных фонарей, рассыпающиеся на множество жёлтых осколков на глади чёрной как дёготь воды, освежили его и привели в чувство. Мыслей не было, точнее, они роились в его голове словно жёлтые осы, но ни одна не ужалила и не задержалась надолго. Он шёл и считал шаги: сто тридцать четыре, сто тридцать пять, сто тридцать шесть … Возможно, это помогало ему обрести душевное равновесие. Двести шестнадцать, двести семнадцать…

Стараясь не шуметь, Пётр Гаврилович постелил себе на диване в гостиной. Ему казалось, что он не уснёт, но сон пришёл быстро, подобно тёмной невской волне, без сновидений и тревог.

С рассветом он поднялся бодрым, ощущая прилив сил и новых ощущений, быстро приготовил омлет с ветчиной, бутерброды с сыром, заварил чай. Утро было солнечным и жизнерадостным, что для Петербурга явление редкое, но приятное. Елена спала, она уходила на службу значительно позже и он, не прощаясь, отправился по исхоженному маршруту.

Солнечные зайчики, отскакивая от водной ряби канала, озорно играли на кирпичных стенах Лесного склада Новой Голландии, а полузатопленные вётлы шелестели ему сокровенные тайны вечного лета. Колокола Скорбященской церкви на этот раз молчали, но улица была свободна. Пётр Гаврилович шагал от Английской набережной по мосту и, казалось, даже гиппокампы с чугунных решёток били хвостами в такт уверенных шагов. Доменико Трезини, встречавший на выходе с моста, чуточку наклонил голову в его сторону. Под ногами пружинила брусчатка, а в голове, как тогда, в юности, мягко и задушевно звучало: «Когда мы были молоды, бродили мы по городу…»

Взбежав на крыльцо парадной, он обернулся и посмотрел по сторонам: вот оно, счастье! Прогулочные кораблики на реке белыми облачками, словно верные приметы разгорающегося летнего дня, неторопливо скользили в сторону Невской губы.

Прохладный воздух вестибюля показался уютным и свежим. Образы видных учёных вуза, обрамлённые позолоченными рамами, приветствовали его одобряющим взглядом. «Возможно, когда-нибудь и мой портрет будет висеть в ряду с теми, кем не один десяток лет гордится институт», – подумал он, поднимаясь по лестнице в свой кабинет.

– Пётр Гаврилович, Вас просил зайти Лев Аскольдович, – звонкий голос помощницы проректора по учебной части вернул его к действительности.

Уже пройдя половину лестничного марша, он развернулся. «Очередное представительство вуза на каком-нибудь форуме? Будто больше некого послать», – с лёгким раздражением подумал Пётр, но это утреннее обстоятельство не испортило ему настроение.

– Хорошо выглядите! – бросил он на ходу помощнице, последовав за ней.

– Благодарствую, – удивлённо откликнулась она, пропуская его вперёд.

Историк не сразу заметил отсутствующего за столом хозяина кабинета. Проректор стоял у окна, повернувшись спиной к вошедшим.

– Оставьте нас вдвоём, – не поворачивая головы, попросил он референта.

Когда сотрудница вышла, проректор плотнее закрыл вторую дверь и подошёл к столу.

«Странно, что он не предлагает мне присесть?» – совершенно не к месту подумал Пётр Гаврилович. Словно откликаясь на странные мысли, начальник повернулся и начал его внимательно рассматривать. Так в детстве приятели рассматривали новый, необычный значок на лацкане его пиджачка или божью коровку под лупой, но он не значок и даже не божья коровка. Ему стало неуютно.

Лев Аскольдович, видимо, удовлетворившись увиденным, взял со стола пульт. Вспыхнул дисплей развёрнутого к ним монитора. На экране Пётр Гаврилович увидел своё грехопадение во всей красе: в одежде Адама при сотворении мира он искушал девушку, полулежащую в кресле. Была ли это Ева, сказать невозможно, так как лица её не было видно, но нашего героя можно было рассмотреть во всех деталях…

– Ну, вот что, батенька! Вы сегодня же должны покинуть стены института. И немедленно! Приказ на Вас подготовлен. Из уважения к Вашим заслугам – «по собственному желанию». Приказ заберёте в канцелярии, – прервал «кинопоказ» начальник.

Нет, высокие потолки старинного здания не обвалились, и земля не ушла из-под ног – рухнуло всё внутри. Разом порвались все крепежи, на которых были подвешены лёгкие, сердце, печень. Из-за этого в голове стало разом пусто, гулко и свободно.

– Всё, что я могу для Вас сделать, это попытаться ограничить попытки распространения сего компрометирующего факта, но Вы должны понимать, что в Вашем случае не всё в моей власти, – донеслось до Петра Гавриловича уже в дверях кабинета.