Владимир Ашихмин - Легенды Соединённого Королевства. Величие Света

– Укулукулун – архонт Дома Шелка, Укулукулун – король Анкарахады и слуга нашей искусительницы Рифф. Праматерь, наша Мракоплетущая Рифф имеет на тебя планы. Укулукулун боится потерять место подле Неё. Срази его пока в силах, победи его, пока он не добрался до тебя первым!

В сонном стенании я вдруг осознал, что шкатулка прислушивается к разговору. Сейчас она показалась мне живой и до безумия страшной. Орнамент на её чужеродном материале как–то покосился в сторону. Угловато и извращённо, он со всей злобой тянулся к моим пальцам. Я хотел бросить Путаницу в гадкого арахнида, но она прилипла к ладони! Из замочной скважины затрепетал смрадный дым. Его синюшные струйки змеями поползли по моему запястью.

– Парень! Тут вот–вот всё шарахнет в бездну!

Я панически оглянулся на стекающие в пространство декорации. Гобелены волнами уходили в пол, тумбы вгибались в себя, а разлапистые лавки–лари, в достатке населяющие залу, разрезались на бесчисленное множество светящихся чёрточек.

– Джейкоб!

– Удирай из этой кабалы!

Мои сапоги прилипли к половику и не желали двигаться. Тогда как Зрячая Крипта стиралась о грани нестерпимо белого света, паук и шкатулка набирали реалистичности и колорита. Тошнотворный туман Путаницы уже доставал мне до локтя! Его ядовитость разъедала одежду и плоть. Я костенел.

– Я не могу пошевелиться!

– Ты спишь! Это всё понарошку!

Однако боль была самой, что ни на есть настоящей! Мышцы, вплоть до грудины и спины, изнывали в мучениях. Левая рука не слушалась, а правая превратилась в сгусток агонии. Я запаниковал ещё больше, когда паук раззявил жвала и приготовился к прыжку.

– Изиди, тварь!

– Дороги назад нет, ты «Отмеченный». Праматерь спеленала для вас с Укулукулуном Паутину. Либо ты, либо тебя! Выбирай! Не затягивай!

Арахнид спружинил. Бородавочные лапы вцепились в изуверские выщерблены Путаницы. Два клычка с треском вонзились в крышку. Под дикий вой, центром которого была шкатулка, мычание развоплощающихся лицедеев, барабанную перебранку и туманный шелест, я, угнетённый звуком и блеском, сиганул в пучину обесцвечивающегося коловорота…

– Парень! Парень! Проснись!

Я часто заморгал, не понимая, что происходит. Покрывало, уволочив с собой Медка, слезло на колени. Плюшевый ротик улыбался, а я, как кривое отражение его, опускал уголки губ книзу. Что происходит в этом чокнутом Гамбусе?! Охапка несуразностей раздувается со скоростью ошпаренной блохи. Я всегда придавал значение снам, но это фантастическое, как ни расцени, умопомрачение побило все рекорды натуральности! Надо же… Я поглядел на руку – ни шкатулки, ни ключа, но… Я по–прежнему нахожусь в родительском доме. Мною развлекаются, и желающих вступить в забаву только прибывает. Мне необходимо спокойно подумать, осмыслить…

– Парень! Эй!

– Ну и ночка…

– Ты кричал как резанный.

– Правда?

– Да. Про Анкарахаду, Укулукулуна, Испытание и всяких пауков.

– Они мне снились.

– Я почувствовал, как в дрёме тобою овладела магия, но не та, что окружает тебя сейчас.

– Другая?

– Сильно другая. От неё веяло смертью и чем–то, как бы это сказать, липким.

– Значит, не привиделось…

– Что?

– Если учуешь её вновь – буди меня.

– Да не вопрос.

Отирая рукавом вспотевший за ночь лоб, я принюхался. Не может быть… с кухни идёт аромат сдобы! Запахи – хранители ассоциаций. Бывает раньше, идёшь, уловишь с пригорка пряную лавандовую нотку, и в памяти нежданно–негаданно всплывает поле, усеянное цветами, Виноград, с лаем несущийся вдоль каёмки дороги, и ведёрко окуней, пойманных на речке. Под влиянием невидимых глазу поветрий, образы, что сохранила молодость, могут подобно деликатному котику потрогать лапкой шнурок прошлого, а бывает, что иначе, ливнем обрушиться на незащищённую зонтиком голову. И чем старше ты становишься, тем больше власти имеют над тобой отголоски временной петли. Погружая в радость или ниспровергая в уныние, они, зрительной кавалькадой, возвращают тебя в ту пору, что осталась нетронутой лишь для одного тебя. Этим утром, под крышей уже несуществующего и вместе с тем вечного дома, я заново проникся потерявшимися корнями в веках впечатлениями моего детства. Подбиваемый слепой надеждой, я с Медком подмышкой влетел на кухню. На печном шестке, в керамическом блюде, громоздились пирожки, а рядышком с ними заварник, полный кипятка, нарезка сыра и кувшин молока. В раскрытое окно, через едва шелестящие шторки, заглядывало осеннее солнце.

Я облокотился ладонями об подоконник и вздохнул. Я ждал её, да ждал, свою маму… Я зажмурился и представил, что она не умерла, а просто ушла в сад, чтобы потом вернуться… Мне так бы этого хотелось! Отстранившись от нетленной панорамы (подозреваю, такой её мои глаза запечатлели столетия назад), я сложил еду на поднос и отнёс в гостиную. Я даже не удивился, когда увидел приготовленную к завтраку тарелку и столовые приборы. Только расположены они были неправильно – мне подойдёт место папы, а не моё маленькое. Садясь на стул отца, я с грустью думал о бессмысленности происходящего и свалившихся на меня проблемах. Рука потянулась к печёной горке. Ох, как же вкусно! С капустой и яйцом! Этот пирожок – самое чудесное, что мне довелось съесть в новой жизни! Я усмехнулся – следовательно, с печёнкой мне понравится и того пуще! Вот и он, я узнал его по подрумяненному бочку! Восхитительно! Позабытое лакомство стряхнуло с меня саван нахлынувшей хандры.

Но миг умиротворения, увы, длился недолго. Прихлёбывая из кружки облепиховый чай, я наткнулся глазами на ковёр, что скрывал под собою погреб. И сразу мягкая булочка в горле обернулась непроходимым камнем, а на ресницах проступили слёзы. Там, в сыроватом помещении, где моя семья по зиме хранила картофель, мне довелось услышать последний возглас мамы и глухой удар – то, как она упала на пол. Во время путешествия по Железному Пути Серэнити вынула из меня видения тех кошмарных дней, слившихся воедино вплоть до похорон родителей подле Энигмы. Однако вскрик… Его Великий инквизитор забыла изъять. Я всё смотрел и смотрел на незамысловато вытканную лужайку, а кулаки между тем стискивали скатерть и крутили её по столу. В ушах стоял многократно повторяющийся хлопок смерти. Не в силах этого выносить, я взревел, словно зверь и, опрокинув поднос, бросился вон из иллюзорного дома, что навсегда отпечатался во мне нестираемым пятном порушенного счастья. Пароксизм рвал меня на части, я рыдал и не задумывался, куда несут меня ноги. Сникшие заросли бурьяна, ветки близко растущих деревьев, коряги и лиственные насыпи не могли остановить моего горячечного бега. Я нёсся, пока лёгкие не загорелись огнём, грозящим выжечь мне нутро дотла. Скованный спазмами икроножных мышц, я завалился на прелую траву и залился диким, надсадным воем. Зачем мне надо было его увидеть?! Зачем?! Ненавижу! Ненавижу!