Данила Рудыкин - Тело без формы

Ну а если на чистоту, мне показалось, что он говорит заученными фразами, которые где-то услышал, они были не о нем, а об общем укладе жизни, уж больно хорошо и сильно они впитывались в мозг, да и речь была построена таким образом, словно слушаю оратора на сцене, но с таким чувством, ненавистью, даже слезами на глазах сложно сыграть, и я проникся и тоже намочил свои очи, хотя раньше себе такого точно позволить не мог. Но я понимаю, что если он ещё продолжит, то в конец растравит душу и мне, и себе, и стремился сменить тему разговора. Несмотря на то, что мне это кое-как удалось, он все хотел вернуть всё в это русло, поэтому я стал чаще поднимать тосты и пить за всякую ерунду, лишь бы сбить эти мысли и не портить неплохой вечер, уже перетекающий в ночь. Наконец, когда стало понятно, что он дожимает меня этими темами, и мне некуда бежать, я решил ретироваться и спросил, можно ли курить у него в доме, он категорически отказал, указывая на железные двери, говоря, что там очень дорогое и чувствительное оборудование:

– Влад, пошли лучше выйдем на воздух, там и покуришь, – сказал он, изрядно выбирая слова, заикаясь, видимо, алкоголь ещё круче ударил в голову…

Я, конечно, не хотел выходить на мороз, но делать было нечего, мы оделись, пьяным шагом затопали на веранду, снега не было… в принципе, как и почти каждую зиму, белые комки замёрзшей воды лишь слегка закрывали собой спящую землю, изо всех сил старясь показать, что мир не стоит на месте и всё время идёт. Но, думаю, у снега это так себе выходит…

На холоде нас весьма сильно развезло, я протянул ему пачку, но Николай отказался, ведь он всегда презирал сигареты, как самый глупый способ завести ещё одну зависимость. Я согласился с его мыслями и закурил…

Мы стояли, мой приятель всё пытался подобрать слова, собирался с мыслями, словно что-то хотел мне сказать, но не решался, я это заметил и спросил:

– Ты что-то сказать хочешь? По лицу вижу… (зубы слегка постукивали от холода, нос неприятно покраснел от леденящего ветра)

Он слегка отвернул голову, как мне кажется, в ней только что пластинка зажевала надуманный вопрос, спустя мгновение пьяная голова повернулась в мою сторону, его глаза медленно вращались, явно не желая встретиться с моими, разглядывая всё в вокруг, и, в конце концов, его голова отрезала:

– Да так, ерунда, не бери в голову.

Мои красные, слегка подрагивающие на ледяном ветре пальцы, вытащили изо рта докуренную сигарету и метнули её подальше в пустоту тёмного двора, хотя я сомневался, как он отреагирует – урны не было. Но Николай был явно в какой-то задумчивости (видимо, пытался починить мыслительную пластинку, что зажевала его потяжелевшая от алкоголя голова) и не придал этому значения…

Мы ещё постояли пару минут, алкоголь сильно раскачивал нас на ветру, словно мы превратились во флаги. Я посмотрел на свою руку, в ней лежала бензиновая зажигалка, стараясь как можно правдоподобнее имитировать золотой и благородный цвет…

На ней красовался выгравированный танк – это был мой подарок отцу, но он меня сильно обидел, не придав этой вещице должного уважения и даже простой заинтересованности, всучив мне её обратно со словами «лучше бы на что-то действительно нужное деньги потратил». Как будто не заметил этого жеста теплоты и доброты. «Ну молодец, конечно, – подумал я, – спасибо за отзывчивость, мог бы хотя бы соврать и сказать «спасибо, я это ценю», мне, может быть, это действительно бы помогло». Опять мои верные красные подрагивающие помощники положили зажигалку в карман. Мы раскачиваясь зашагали в теплый дом Николая продолжить пить не из веселья, а из благой цели окончательно уничтожить оставшийся алкоголь.

Прошли на кухню, сели, продолжили пить, не чувствуя меры, наконец, Николай родил мысль (видимо пластинка смогла заиграть в его голове), изрядно потеряв всякую связь с трезвым миром:

– Влад, знаешь, я был не совсем честен с тобой, я здесь уже больше года живу, надо было кое-какие дела закончить, вещи перевезти, оборудование, да ещё и ремонт этот…

Я рассмеялся от такой глупости и спросил, а почему только сейчас позвал. Видимо, Николай не смог подготовить себя к этому вопросу и его мыслительный процессор упорно искал ответ. Наконец, спустя пару секунд мычания он изрёк:

– Я же говорю тебе, не мог, нужно было работать, а теперь можно сказать отпуск, можно и отдохнуть.

– Ладно, понял тебя…

И мы выпили ещё, пока его совсем понесло, и он ушел в какую-то философию:

– Влад…

Это слово звучало не раз за вечер, но в таком испытывающем тоне я слышу его впервые, поэтому мои глаза поднялись, плечи слегка напряглись, тело покинуло удобную позу…

– Да?

– Скажи мне, если бы тебе предложили выбор. Ты попадешь в место, где ты будешь безгранично счастлив, ты будешь иметь всё, что ты хочешь, не будет суеты, рутины, злости и прочего дерьма, но ты никогда не сможешь покинуть это место, и ты никогда не увидишь настоящих людей, даже мерзких, гнилых, лживых…

От этого вопроса я слегка расслабился, чувствуя его шутливость, ничего серьёзного, я ответил:

– А из чего выбирать—то? – рассмеялся я.

– Второй вариант, ты остаешься в реальности, в этом безграничном мире, но, возможно, ты никогда не будешь счастлив, будешь жить, занимаясь нелюбимым делом, жить и тонуть в рутине…

Я стал размышлять, что-то взвесил, но реально не задумывался о смысле своего ответа, я вспомнил свои связи с обществом, с людьми, а точнее, их отсутствие, и сказал…

– Ну, наверное, первое, хотя я не особо понимаю, о чём ты говоришь…

Николай привстал, его глаза за оправой линз приобрели огонёк, небольшую интригу, голос изменил свой тон на почти повелительный, такой, с каким говорят пьяные люди, настойчиво учащие жизни детей.

– Не понимаешь? Ладно, сейчас поймёшь, иди за мной, только пообещай мне – если что, то это будет между нами…

У меня появился скепсис насчёт этого, но делать было всё равно нечего.

– Ладно, пошли…

Мы встали и, опираясь друг на друга, двинулись к тем железным дверям, делившим дом. Зашли в скрытую от любопытных глаз часть дома – повсюду аппаратура, все стены буквально пропитаны кабелями, несколько соединённых компьютеров издавали бешеный гул. Я остановился, рассматривая всю эту картину – непривычное зрелище. В огромных колбах бултыхалась желтая тягучая жижа – словно сыр вдруг расплавился, ожил и за это его посадили в эту стеклянную тюрьму…

Но Коля тащил меня дальше к подвальной двери, я послушался – толстые двери со скрежетом распахнули нам темную пасть подвала, напоминая чёрную дыру, он щелкнул свет, и мы спустились. От обычного подвала не осталось и следа – повсюду стояли огромные стеклянные цилиндры, усеянные трубками и таящие внутри себя ту самую желтоватую жижу, которую я видел наверху, только один из трех цилиндров был кристально чист и пуст.