Леонид Резников - Синдбад

– Ты не спишь? – заплетающимся языком проговорил Махмуд, отодвигаясь от собственного вышибалы и придерживая руками что-то под халатом.

– А ты, хозяин, я смотрю, злостный нарушитель Корана, – шутливо погрозил пальцем Синдбад, прищурив один глаз.

– С чего ты… ик… взял?

Пятящийся Махмуд несколько сошел с лица, что было заметно даже в темноте. Лишь его нос продолжать пылать красным пятном.

– А что у тебя припрятано там, под халатом? – спросил Синдбад, надвигаясь на чайханщика вихляющей походкой.

– Ничего, теб-ик… показалось. Иди лучше спать, – пролепетал Махмуд, отступив еще на шаг, и уперся спиной в деревянные перила.

– Тебе, наверно, тяжело, давай помогу, – продолжал настаивать Синдбад, протягивая руки.

– Уйди, сын греха! – взвизгнул вконец перепуганный Махмуд, заслоняясь одной рукой.

– Э, хозяин! – поцокал языком Синдбад, осуждающе качая головой. – Разве я сын греха? Это ты у нас величайший грешник. К тому же разве тебе неизвестно, что пить одному – великий грех?

– Ты уверен? – Махмуд недоверчиво уставился на своего работника.

– Точно тебе говорю! Аллах завещал делиться с ближним.

– …Знаешь, М-мх-муд! Ты н-нплохой… как его… м-жик! – Синдбад вертел пальцем у лица Махмуда, обняв того за плечо и пытаясь сфокусировать взгляд на его лице.

Они сидели на элитном топчане. Перед ними стояли последний из трех кувшинчиков с аракой, две пиалы и тарелка с нарезанным салатом из помидоров и огурцов, к которому никто из пьющих так и не притронулся. Два пустых кувшинчика валялись рядом на курпачах. Махмуд что-то мычал, все время пытаясь завалиться вбок. Лицо его опухло, нижняя губа отвисла, а глаза остекленели и глядели в одну точку.

– Д-вай выпьем, – предложил Синдбад, ухватил нетвердой рукой кувшин и плеснул в две пиалы араки, но больше пролил на столик.

– Д-вай, – согласился Махмуд, принимая пиалу, и опрокинул ее на себя.

– Сюши, Мх-муд, – Синдбад влил в себя араку, поморщился и грохнул пиалой о столик, – а хде у вас тут… эти, как их… бабы?

– Ба-бы… – эхом отозвался чайханщик, пытаясь стряхнуть с халата очередное мокрое пятно. – Хто-хто?

– Жен-щи-ны! – раздельно произнес Синдбад, потрясая руками. – Хде они?

– Бабы – они… взде, – произнес Махмуд и упал лицом в салат.

– О-о, – расстроено протянул Синдбад и потряс кувшин, который до сих пор держал в руке. Арака плеснулась на донышке.

Синдбад вылил остатки араки в рот, откинул пустой кувшин на курпачу и, кряхтя, сполз с топчана. Он долго пытался попасть ногами в кроссовки, затем махнул на них рукой и, покачиваясь, направился в личные апартаменты Махмуда – душа требовала еще кувшинчик, а у барыги-чайханщика явно где-нибудь был припрятан еще один. Но Синдбад дотянул только до лежанки, застеленной мягкими, словно царская перина, курпачами, и блаженно растянулся поперек нее.

Утром Синдбада разбудил невообразимый шум. Синдбад поморщился, сползая с лежанки на пол и держась за больную голову. Во рту пересохло, словно в давно высохшем колодце, а в голове, казалось, отстукивал однообразный ритм начинающий ударник. Молодой человек не сразу сообразил, где он находится. События прошлой ночи с трудом вспоминались, всплывая обрывками из глубин памяти: сначала он поймал Махмуда с аракой, потом тот долго сопротивлялся, не желая делиться выпивкой, а после они пили, пили, пили… Что было дальше, Синдбад так и не смог припомнить. Одно было ясно: Махмуд остался дрыхнуть на топчане, а Синдбад каким-то непонятным образом очутился у в комнате чайханщика, в его постели.

С трудом воздев себя на ноги, Синдбад доковылял до серебряного кумгана 3 3 Кумган (тюркск. ) – узкогорлый сосуд, кувшин для воды с носиком, ручкой и крышкой , стоявшего на прикроватном шестигранном столике с резными ножками, и вдоволь напился. Потом приблизился к неплотно прикрытой двери и осторожно выглянул наружу сквозь узкую щель.

В чайхане и около нее собралось, казалось, полгорода. Все удрученно качали головами, глядя на несчастного чайханщика, бившегося в руках двух эмирских стражников, державших длинные копья. На Махмуде не было лица. Он пытался оправдываться, но стражники его не слушали, застыв в ожидании указаний своего начальника – громилы в кольчужной рубашке, в металлическом шлеме с шишкой и с кривой саблей, заткнутой за пояс. Тот ковырял в носу, брезгливо морщась на распластавшегося перед ним пленника.

– Поверьте, господин стражник, я не пил, Аллах тому свидетель! Я вчера сильно устал и прилег поспать на свежем воздухе!

– Э, от тебя несет, как из винной бочки! – не поверил главный стражник. – Старый лгун, ты еще запираться вздумал и оскорблять своим лживым языком светлое имя Аллаха?! Тащите его!

Двое стражников подхватили несчастного Махмуда под мышки и потащили за собой. Обмякшие со страху ноги чайханщика волочились по деревянному полу. Он верещал, одурев от ужаса, и уже не помышлял ни о каких оправданиях. Народ расступался перед стражниками, пропуская их к лестнице.

До Синдбада наконец начал доходить смысл происходящего. Вероятно, утром Махмуда кто-то из ранних посетителей заметил дрыхнущим на топчане. Махмуд храпел и распространял вокруг себя отвратительную вонь перегара, а добропорядочный мусульманин, вместо того чтобы поднести несчастному рассольчику или водички, поспешил доложить куда следует о вопиющем нарушении Корана. Дальше все было ясно и без объяснений.

Синдбаду почему-то стало жаль жадного пройдоху-чайханщика – ведь именно он напоил его до такого состояния.

Вопли Махмуда доносились уже издалека. Народ постепенно расходился. Некоторые пошли следом за стражей – этим было крайне любопытно, чем-то закончится история с пьяным чайханщиком, презревшим заповеди Корана.

Когда чайхана опустела, Синдбад выбрался из комнаты Махмуда, наскоро прополоскал рот, потом нашел на кухне яблоко и сгрыз его. В корзине с фруктами обнаружился еще и лимон. Синдбад выдавил из него сок в рот, поморщился. По идее, должно перебить запах. Догнав толпу, следовавшую за стражей, Синдбад пристроился в ее хвосте, стараясь на всякий случай держаться как можно дальше от людей.

Чайханщика приволокли к дому городского судьи – толстому проходимцу с вечно бегающими круглыми глазками. Этот судья трактовал закон исключительно по подношениям, и к нему старались не обращаться без особой на то веской причины. Но здесь и без подношений все было ясно как день. Чайханщика втащили в дом судьи по высокой каменной лестнице и бросили у самых ног необъятного телом хозяина дома, вкушавшего в тот момент утренний плов. Жирными, словно сардельки, пальцами судья загребал очередную порцию риса с огромного блюда, которого хватило бы на десятерых голодных людей, приминал и отправлял в разверстый рот, обрамленный толстыми губами, перемазанными маслом.