Ольга Небелицкая - Обителей много

Но почему в моем подвале это страшное, про смерть и мучения незнакомых людей? Я туда такого не складываю. У папы в книжках иногда бывает про войну, бывает про злых существ, но нигде не было про такой противный мертвый мир. Я не верю маме. То есть я верю, что она хочет, чтобы всё можно было объяснить просто. Но мне кажется, эти сознания и подсознания как раз слишком сложное и дурацкое объяснение, а должно быть другое. Можно ли попадать в другие миры? В Нарнию дети попадали через шкаф и еще по-всякому, Джек Сойер 4 4 Колька имеет в виду Джека Сойера из романа Стивена Кинга «Талисман» (1984 г., русский перевод вышел в 1993 г.). Главный герой – двенадцатилетний мальчик, который может при помощи особого напитка попадать в другую реальность – Долины. пил специальную жидкость, но они ведь там оказывались целиком, а я тут сплю.

Я вдруг подумал, что хорошо бы проверить, сплю ли я у себя в кровати, когда мне снятся те сны. Надо все-таки всё рассказать Дине, она мировецкая, она может понять, а не как предки.

Мария Исхаковна Баумейстер умерла быстро и практически безболезненно.

Умереть во сне было бы еще проще, но это было не в характере Марии Исхаковны. Она спала мало, но не потому что страдала старческой бессонницей, а потому что постоянно, до последнего дня своих девяносто пяти лет, торопилась жить. Мария Исхаковна вставала с петухами, а то и раньше, и еще затемно начинала хлопотать по хозяйству: приносила воды, замешивала тесто, задавала корм курочкам и собирала свежие яйца, подметала начисто во всех помещениях, срезала цветы и ставила в вазы. А после нехитрого завтрака – кофе да яйцо с хлебом – шла в сад и на огород и до полуденной жары успевала и полить, и прополоть, и подправить что надо.

И днем ей было чем заняться. Могла ягоды ставить на домашние наливки, вареников налепить или пирожков напечь, потом садилась на велосипед и отправлялась в лавку. Мария Исхаковна всегда находила повод поехать в магазин, ведь по дороге можно остановиться и посудачить с соседками обо всем на свете, а потом завернуть к отцу Дмитрию в огород и провести там не меньше получаса. Они обсуждали, какая напасть эти колорадские жуки, какие грядки у отца отведены под «балтик роз», какие – под «каратоп», и кто из картофана более привередлив к почве, кто менее, и как отец умудрился на своих десяти сотках развести такой балаган, настоящий картофельный цирк, сердилась Мария Исхаковна. Картофель – дело серьезное, уж взялся выращивать – не смешивай сорта, не путай сроки, не выделывайся ты со своей шелекцией. Ученые всё давно за тебя придумали, а нормальный человек на земле должен выращивать и потреблять. Или выращивать и продавать. Но не носиться же с ростками, как с детьми малыми, не разговаривать же с ними, Господе Иисусе и все святые угодники! А этот сидит на корточках посреди огорода и поет то ли себе в бороду, то ли в заросли свои.

И что поет-то, по-ихнему, по-иноземному.

Заскакивала Мария Исхаковна к священнику вроде на минутку, а уж и велосипед давно брошен лежит у огорода, да и в огороде никого не видать – переместились оба в кухоньку. Хлеб свежий разломлен, маслом сливочным ломти намазаны, а у Марии Исхаковны и вишневая наливка с собой в авоське всегда припасена. А потом отец Дмитрий с грохотом водружает на плиту огромную – с пол-литра – медную джезву. И вот, уже шипит кофе, и разговор уже давно соскочил с картофана на догмат о Троице, и отец Дмитрий, распаляясь и стуча огромным кулаком по столу, третий раз объясняет старушке про филиокве. И Мария Исхаковна в третий, на самом деле, в который уж раз (со счету оба давно сбились) не может понять, как это – когда един в трех лицах, да еще и дух то ли от сына, то ли от отца, то ли от отца через сына: совсем ты меня запутал, бородатый, поеду я, вообще в лавку собиралась, ладно, давай еще по чашечке… и снова шипит на плите кофе.

Занятой человек была Мария Исхаковна.

И умерла она быстро, словно между делом. Лезла на крышу – то ли ей вздумалось ставень на мансардное окошко приладить получше, то ли почистить что. Ногу подвернула, рухнула вниз и сломала шею.

Никогда Мария Исхаковна не боялась смерти, готовилась к встрече с ней как с давней подружкой. Ни воскресенья не пропускала без исповеди и причастия – это строго соблюдала. Воскресенье и было, вторая половина дня, когда она преставилась.

Ханну, дочку Марии Исхаковны, и деток той – Алису с Диной – в Вейске, конечно, знали. Алису, а после и Дину то на полное лето в село отправляли, то хотя бы на месяц. Потом слух пошел, что Алиска замуж выскочила – за какую-то столичную цацку. Из вейских никто того Игоря в глаза не видел, Ханна только приезжала, рассказывала.

На похоронах и увидели.

На похороны Марии Исхаковны всё село пришло: и дети малые, и старики, и даже те, про кого думали, что они уже ходить разучились. Рекой полноводной – шли и шли люди от церкви к маленькому кладбищу. И музыканты откуда-то взялись, никогда в селе не играли на похоронах, а тут, видать, Ханна из самой Одессы пригласила ансамбль.

И Стояновы оба, и Алиса – тонкая, бледная, круги под глазами черные в тон платью, и чертенок Дина в трауре – даже ни разу не изгваздалась за целый день, и Игорь этот, птица залетная. Волосы в хвост длинные, профиль точеный, ну чисто граф какой.

Схоронили, помянули. Уехали Стояновы с детьми в свою Одессу, дом пока заперли, соседка Тома обещала присмотреть по мере сил за садом: весной, понятно, сажать никто не станет ни картофель, ни томаты, а дальше – видно будет.

Алиса с Игорем переехали в Вейск к середине лета.

Сны начали сниться Кольке, когда ему исполнилось семь лет.

Обычные сны, он, конечно, видел и раньше. Но вот такие – яркие, плотные, похожие на цветное кино, в которых он словно путешествовал, отличались от обычных. Колька пару раз даже попадал во сне в знакомые места. Он никогда не был в Петербурге, но папа летал туда и рассказывал про белые ночи и особенные мосты. Мосты через реку по ночам разводили, чтобы под ними могли проплыть грузовые баржи и другие крупные корабли. Кольку так поразила эта идея, что в одну из ночей он увидел во сне сливочное небо незнакомого города, острый шпиль какого-то собора и взметнувшиеся вверх пролеты мостов. Увидел потом в кино город, сразу узнал. Тут можно было бы придумать простое объяснение: наверное, Кольке и раньше доводилось видеть изображения Петербурга, но мозг запрятал память об этом поглубже, а потом она во сне и всплыла.

Но как тогда объяснить мир с каменными деревьями? Мир с поющими синими животными?

Однажды Колька увидел что-то совсем фантастическое, для описания чего у него и слов подходящих не нашлось. Огромные стеклянные сооружения, светящиеся изнутри, все разного размера, словно гигантские кристаллы. И между ними летали какие-то аппараты, тоже как будто стеклянные и тоже светящиеся. И сам он в том сне находился внутри такого летательного аппарата, и дух захватывало от скорости и легкости управления. И Колька лавировал между кристаллами, успевая разглядеть внутри них движущиеся тени. Так и не понял: населяли тот мир живые существа или сами эти кристаллы живые. Откуда это всё появилось у него в голове?