Катрин Корде - Под пеплом тлеющие угли. По мотивам романа «Три мушкетёра» Александра Дюма-отца

За эти долгие месяцы странствий она многое вынесла на своих детских хрупких плечиках, не для десятилетнего ребёнка такая тяжесть, но Жанна явила собой пример небывалой стойкости и несгибаемости, которой бы позавидовал взрослый человек. Я не сетовала при ребёнке на то, как тяжело мне приходится, но моя дочь своим примером заставляла меня взять себя в руки и не сдаваться, мысли о её благе давали мне силы продолжать эту нелёгкую борьбу за наше выживание.

Порой меня одолевало чувство, что я устала бороться с судьбой и принимать от неё одни удары. Устала пытаться и дальше, после несчётных падений, подняться выше и получать за это в наказание удары куда более жестокие, до крови и переломов. Иногда мне хотелось просто лечь спать и больше никогда не просыпаться. На меня находило смутное желание умереть во сне. Но стоило мне подумать о моей дочери, которая мужественно делила тяготы и невзгоды со мной, я гневно отметала мысли, навеянные унынием – справедливо причисленным к одним из самых смертных грехов. Раз моя дочь не сдаётся и не опускает рук, у меня тем более нет на это никакого права. Я не имею права умирать, вот устрою лучшим образом судьбу моего ребёнка – другое дело, а пока ни в коем случае нельзя. Нельзя сдаваться, когда в тебя верят самые родные люди.

В тот день – до того, как я стала наёмной работницей за еду и комнатку на чердаке, – когда растаяли безвозвратно деньги, вырученные за мою одежду и наши с дочерью волосы, я была в таком глубоком отчаянии, что крамольная мысль – продавать своё тело любому, кто хорошо заплатит – сама собой закралась в мою голову. Но потом я взяла себя в руки, встретившись своим потухшим взглядом с ясным взглядом карих глаз Жанны, с безграничной доверчивостью и нежностью взирающей на меня, как на святую с церковных фресок, на которую я была совсем не похожа. Как бы я смотрела в глаза своему ребёнку, опорочь все его представления обо мне, если бы запятнала в глазах Жанны образ её матери – всегда безгрешной для любящего сердца девочки? Она бы меня простила, но простила бы я сама себя, если бы ей пришлось увидеть меня среди всей этой грязи и разврата? Смогла бы я выдержать её взгляд с застывшей немой скорбью и болезненной нежностью с состраданием, без тени упрёка, но угнетённый и виноватый? Знаю, опустись я до ремесла дам полусвета, Жанна не отвернулась бы от меня с презрительным негодованием и брезгливостью. Вот только горечь понимания того, что её мать ради куска хлеба для нас обеих пустилась во все тяжкие, отравит ей душу и сердце, а я не хотела заставлять страдать своего ребёнка. Для своих десяти лет она уже очень много понимает, даже слишком много… Жанна – единственный человек, которого мне страшно разочаровать, подвести, причинить боль. У меня ещё оставались гордость и чувство собственного женского достоинства. Это и удержало меня от падения в пропасть, из которой бы мне потом было очень непросто выбраться. И без этого в моей жизни грязи и мерзости предостаточно.

Ну, уж нет, этого от меня никто не дождётся! Не собираюсь я становиться подстилкой, уж лучше прислугой в трактире – в сравнении с занятием проституцией, быть поломойкой и кухаркой не так унизительно, а из двух зол обычно выбирают меньшее. Я – миледи Винтер, из тех женщин, которые не сдаются и не рыдают из-за сломанных ногтей, проданных волос, утраченного богатства, померкнувшей красоты и огрубевших от тяжёлой работы рук. Уж тем более такие женщины как я слишком самолюбивы и горды, чтобы торговать своим телом на каждом углу и обслуживать любого, кто пожелает купить услуги публичной девки на одну ночь.

«Любое препятствие преодолевается настойчивостью». – Слова Леонардо да Винчи, часто приходившие мне на ум в минуты слабости и отчаяния, и которых я, стиснув зубы, придерживалась.

Несмотря на закалившие и всё равно не ожесточившие её трудности, моя дочь по-прежнему оставалась той Жанной, которой я нужна. Такая нежная, доверчивая, и потому уязвимая, что внушало мне страх за мою дочь, не имеющую той «брони», которой обросла в своё время я сама… Боже, если ты всё же внимаешь молитвам даже таких закосневших грешниц, как я, убереги мою дочь от горечи и боли разочарований, пусть хоть она не будет избита жизнью подобно мне! Не ради меня, Господи, ради неё, а на меня можешь дальше плевать с небесных высот, привыкла уже с десятилетнего возраста… Молю, позволь мне только дожить до того дня, когда Жанна вырастет и у неё появится своя семья… Тогда мне даже умирать будет не страшно, зная, что моя дочь счастлива – это послужит мне лучшим утешением, когда Ты призовёшь меня к себе и заставишь держать ответ за все мои преступления, обрекая на вечное пребывание в Девятом кругу Ада.

Я ведь не прошу о многом – только дать возможность вырастить мою дочь счастливым ребёнком, ибо самый лучший способ воспитать детей хорошими – просто сделать их детство счастливым и радостным. Дать Жанне всё то, чего сама была лишена в её возрасте, оберегать её сердце от невзгод, но не потакать бездумно её желаниям. Выстраивать с ней отношения не по принципу «Владелец-вещь», а быть ей матерью и другом. Жанна росла очень тихим и робким ребёнком, сильно стеснялась, и ей было трудно сходиться с другими детьми.

Она не чувствовала себя уверенно в компании своих сверстников, предпочитая им общество её няни Джейн Блейк и самой меня. Я многие годы была Жанне верным и единственным другом, не только её матерью.

Меня она делала поверенной всего того, что тревожило пытливый ум девочки, недетский для ребёнка её возраста. У меня искала она утешения и поддержки, когда ей было грустно. У неё в целом мире нет никого, кроме меня, а у меня – никого, кроме неё…

Я точно не знала, от моего английского супруга лорда Винтера или от графа де Ла Фер Жанна рождена мною на свет, мне до этого не было никакого дела. Жанна моя дочь – этим всё сказано, и за неё я бы голыми руками вцепилась в горло хоть самому Дьяволу, посмей даже он к ней сунуться. Наверно, моя любовь к дочери граничит с одержимостью, но ведь она – единственное по-настоящему дорогое, что у меня есть и составляет мою жизнь, и я буду всегда заботиться о ней, даже находясь одной ногой в могиле. До сих пор для меня остаётся загадкой, как у такой испорченной и негодной женщины растёт такая прекрасная дочь, ставшая единственным лучом света в сгустившейся надо мной тьме. Как в ней развились те самые лучшие человеческие качества, которых нет у меня? Как много бы я отдала, чтобы этот лучик никогда не потускнел и не угас…

Ах, я и забылась, в глазах многих, кто меня ненавидит, у леди Винтер не может быть слабых мест. Этой жестокой и холодной женщине, этой новой леди Макбет и Дьяволу во плоти, неведомы человеческие чувства. В их понимании эта омерзительная дрянь никого не может любить искренне и до полного самозабвения, для неё не может быть ничего святого. Адова посланница в дивном обличье недостойна и этого.