Василий Щепетнев - Первое дело Еремея

Но сны помнились плохо. Разве что… Он сконцентрировался. Смутные образы постепенно прояснились. Какие-то запутанные коридоры, сложные механизмы, странные грибоподобные растения, медведь, говорящий, разумный медведь, прекрасная девушка. Но главное было не девушка, не медведь, а чувство, будто от него зависит многое. Быть может, судьба всего мира.

Какой это вещий сон, так, фантазия. Вернее, подсознательная проекция чувства ответственности, в семинарии теории сна отводился специальный курс. Треть жизни мы спим, и потому сон достоин внимания не меньшего, чем явь.

Собрались в путь быстро, поели немного, чтобы кровь согреть. Зато заварили не покойную вечернюю травку, а коф-зерно, малую горстку на котелок. Коф-зерно было великой ценностью, большая горсть стоила кунью шкурку, и то, что стражи его не пожалели, говорило о том, насколько они торопятся.

Клоси за ночь отдохнули, шли бодро. Им и коф-зерна не нужно, когда вдоволь травы.

Еремей чувствовал, как обострились и слух, и зрение, а ещё – внутренний слух и внутреннее зрение. Вот что значит покойная ночь на пружинящем лапнике, молитва и, конечно, коф-зерно.

Тайга вокруг посветлел. Ели росли реже, да и были они здесь пониже, чем под Монастырём. А дальше, ещё через две недели пути, и вовсе будут с человека, хотя верится в это трудно.

Они вышли на высокий, обрывистый берег реки.

– Юкка, – обернулся богатырь. – Придётся спешиться, верхом спускаться опасно.

Конечно, клось может оступиться, подвернуть ногу.

Еремей соскочил на землю, прошёлся, разминая затёкшие конечности. Сегодня он пробовал сидеть, как сидели воители древности, поджав ноги под себя. Ничего хорошего не получилось. Устали не только ноги, но и руки. Может, с непривычки, но, скорее, потому, что он не древний человек. Те, впрочем, ездили не на клосях, а на лошадях. Он видел картинку в книге. Лошадь животное маленькое, и без рогов! Говорят, они ещё сохранились где-то на юге. Жаль тех, кому придётся променять клосей на лошадей.

Стражи шли вдоль берега, ища спуск поудобнее.

Еремей отошёл в сторону. Вид, действительно, захватывающий. На полдня пути простор, незаполненная ничем воля. В такие минуты жалеешь, что нет у тебя крыльев – раскинул бы их и полетел над рекою, над тайгой, и прилетел бы в неведомый город, где живут Великие Древние Люди.

Сказки. Старые сказки.

Вдруг Еремей почувствовал, будто из реки, из глубины к нему протянулась ниточка. Невидимая такая ниточка, протянулась и подтягивает к себе, иди, друг мой, поскорее.

Он машинально шагнул к обрыву. Другой шаг, третий. Стоп. Что-то здесь не так.

Еремей закусил губу – не по-детски, а до крови. Боль отрезвила.

– Стойте! – крикнул он и удивился своему голосу. Слышно было словно со стороны, и кричал не семинарист, а совсем маленький мальчик. – Стойте, здесь нельзя подходить к реке.

– Вы уверены, мастер Еремей? – почтительно спросил богатырь Боррис. – Ближайший брод в двух днях пути.

– Уверен, – Еремей постарался, чтобы и голос звучал уверенно. Он чувствовал, да, действительно чувствовал опасность. Но что за опасность, сказать не мог.

Стражи остановились, взяли клосей под уздцы.

А вдруг его, Еремея, путает Нечистый? Заставляет идти в обход, теряя время, теряя силы? Да и не известно, что там, на другом броде, а ведь здесь – картинка, загляденье, покой.

Из тайги на противоположном, пологом берегу выскочил олень, низкорослый, с длинной косматой шерстью. За ним бежали волки. Два волка. Для оленя и два слишком много. Не из-за волков ли он, Еремей, встревожился? Но для богатыря два волка – это два удара копьём. Это ему, семинаристу, волки кажутся страшными чудищами.

Олень большими прыжками несся к реке. Переберётся через речку, а там, глядишь, и спасётся.

Не перебрался. Тихая, зеркальная гладь превратилась в бурный водоворот. Олень закричал, и крик его, пронзительный, тоскливый настолько напоминал женский, что сердце сжалось, а потом забилось вдвое быстрее.

– Снапшер! – воскликнул Боррис.

Да, это был снапшер. Не очень большой, хотя это отсюда, издалека. А там, внизу, по другому.

Олень ещё раз крикнул, коротко, безнадежно – и исчез в глубине. Волки, поджав хвосты, метнулись назад, в тайгу.

Минуту в отряде царило молчание. Что снапшеру копья и мечи, зубочистки.

– Я никогда не слышал, чтобы снапшеры водились в Юкке, – Боррис старался говорить спокойно, но бусинки пота на висках выдавали волнение. – Так далеко к северу они, по-моему, вообще прежде не встречались.

– Если бы мы попытались перейти Юкку здесь, то… – начал было страж Шалси.

– То олень, наверное, остался бы жив. А мы – нет. Мастер Еремей, куда нам следует идти, вверх или вниз по течению? – Боррис просил так, словно полностью полагался на семинариста. Нет. Он не словно полагался, он действительно полагался на Еремея.

Юноша замер, прислушиваясь.

Хотел бы он быть так уверен в себе, как в нём уверены стражи…

Река, длинная, прихотливая Юкка предстала перед внутренним взором. Он в самом деле видит или все это – игра воображение?

Видение мелькнуло и исчезло.

– Вверх, – Еремей постарался говорить буднично, просто. – Нам нужно идти вверх. На два дня пути.

Стражи границы очень, очень спешили, но никто и не подумал усомниться в верности решения мастера Еремея.

Караван двинулся на восток.

Туман был порождением самой земли. Густой и плотный, он стелился понизу, не доставая клосю и до колена, но укрывал землю полностью. Не видно, куда ступать. Умные животные шли медленно, осторожно, неровен час угодить копытом в ямку. Если медленно – не беда, успеет вытащить, но если на бегу – плохо.

По счастью, ямки, норки, камни попадались редко. Пусть и дальше будет так.

Еремей соскочил с клося. Теперь он часть пути шёл пешим, благо из-за тумана скорость продвижения каравана сравнялась со скоростью человеческого шага.

Пользы от тумана, конечно, никакого, но роптать на стихию глупо. Какая есть, такая есть.

Где клосю по колено, человеку по пояс, даже и выше. Он шёл в тумане, а казалось – плывёт. Шёл, подражая клосю и стражам – те тоже время от времени разминались. Сначала следовало опустить ногу, удостоверится, что земля ровная, и лишь затем переносить на неё вес. Первые шаги выходили медлительными, неуклюжими, но затем появилась сноровка, и Еремей шёл немногим медленнее ходьбы обычной. Зато шаг получался крадущийся, бесшумный. Богатырь Боррис говорил, что разведчику туман – лучший учитель. Отчего ж не поучиться, если представился случай? Может, и пригодится.

Учился Еремей не только искусству крадущихся шагов. Здесь, в тумане проснулось чувство предвидения преград. Однажды он за сто шагов обнаружил снежную гидру. Богатырь остановил клося, остановился и весь отряд. Для хорошо одетого человека снежная гидра не опасна, но беззащитные ноги клося могут пострадать от жгучих щупалец-стрекалок. Боррис опустил на лицо вязаную маску, надел прочные перчатки из кожи змееглава, и с мечом в руке осторожно пошёл вперёд.