Женя Овчаренко - Небо и Твердь. Новая кровь. Часть 1

– Ах, мне так жаль, мне так жаль… – бормотала бедная женщина.

– Как у нашего двора старый пёс колол дрова! – завывал старичок из своего угла. Гусли заливались плачем под его неаккуратными пальцами, мелодия вздымалась выше и выше, как готовящаяся выскользнуть за берег речная волна, смех заглушал музыку, и оттого инструмент звучал всё надрывнее с каждой минутой.

Стейя Ринетта Алвемандская выглядела ещё раздражённее, чем обыкновенно. Какой-то купчишка с юга, которого она в глаза не видывала, лопоча собачью чушь, задел локтем сосуд со Схиффским белым и забрызгал её чудесное платье, в котором и без того было прохладно. Даже смотреть в её сторону было страшно.

– У меня крестьяне к тебе все перебежали, что ты такое делаешь с ними? – хохотал кто-то без тени вражды в голосе. – Кормишь что ли со своего стола?

Трещал костёр. Слышался детский плач – один из гостей притащил на пир новорождённого своего наследника.

Оказалось, заснуть в такой обстановке было как минимум невероятно трудно.

Пользуясь тем, что каждый из людей в этом помещении был занят исключительно собой – своими дурацкими песнями, своей одеждой, своими бестолковыми россказнями и впечатлением, которое производил на других высокородных балбесов, Сарер занял деревянную длинную скамью без спинки, покрытую толстым расписным ковром, стоящую в самом дальнем углу, неподалёку от старичка-музыканта. Свечи здесь горели тусклее, чем у стола, но было так же шумно, ещё и песенка про пса-дровосека, успевшая глубоко въесться в мозги мальчика, крайне негативно действовала на и без того отвратное настроение. В маленькое окошко справа от скамейки заглядывала зимняя ночь, и от равнодушных её глаз, без интереса наблюдавших за весельем в лесном теремке, веяло пронизывающим холодом. Стараясь настроиться на сон, Сарер какое-то время стоял у окна и смотрел в эти невидимые злые глаза, но тогда к нему подошёл молодой господин, художник из Святумана, знакомый матери, и пришлось с ним вести разговор долгие двадцать минут. Чтобы не казаться скучающим без собеседника, мальчик сел на скамью и сделал вид, что очень увлечён песенками старика. Почувствовав себя достаточно уставшим и готовым отойти ко сну хоть сейчас, он скромно прилёг на уголке скамейки, положив под голову сложенные ладонями друг к другу руки, и закрыл глаза.

«Спи, спи. Ты хочешь спать. Очень хочешь спать. Очень хочешь. Прямо сейчас заснуть…»

– Надо было подойти к нему и сказать: «Чего развалился, как медведь в берлоге?»!

Вздрогнув, Сарер поднял голову и посмотрел в сторону, откуда донёсся этот возмущённый возглас. Речь шла, конечно, не о нём, и он это быстро понял. Многие гости уже достаточно напились, чтобы злиться без причины и поучать всех вокруг, как нужно жить, и один из гостей отца что-то яростно доказывал другому, показывая на него пальцем, мерцающим в свете свечей цветными перстнями. Раздражённо выдохнув, Сарер опять лёг и опять попытался заснуть.

– Старый пёс, старый пёс, старый пёс…

«Святые Небеса, когда же ты уже замолкнешь?»

Время шло. Глаза мальчика были закрыты, но он всё равно видел перед собой пир и без конца тараторящих людей. Это было невыносимо, и бессилие сковывало ему глотку обидой. Он представлял, что сидит наверху, на одной из перекладин у потолка, как кошачий дух, и смотрит на этих людей свысока, но не равнодушно, как смотрела зима в окно, а с тихой потаённой злобой. Странно, но эта фантазия помогла ему успокоиться. Людской гомон постепенно смешивался, превращаясь в однотонный гул. Он лежал десять минут, двадцать, и наконец сознание его начало потихоньку покидать тело, отлетая куда-то – может, к той потолочной перекладине, может, наружу, в лесную глушь.

– У тебя голова болит, малыш? – ласковый женский голос, прозвучавший совсем близко, безжалостно вернул Сарера на скамейку в самый тёмный угол главной залы родного терема.

Он яростно открыл глаза и сел резким движением. Рядом стояла незнакомая женщина, сестрица Ольтена держала её за рукав – не первую уже минуту.

– Да, голова! – пропищала девочка. – И поэтому он спит!

– Может, сообщить твоим родителям? – участливо спросила незнакомка, устало улыбаясь.

– Нет! – сказал Сарер. – Пожалуйста, не сообщайте!

Видимо, женщина увидела по выражению его лица и услышала по тону голоса, что ему совершенно не хочется сейчас кому-то что-то говорить. Возможно, она даже поверила, что у него действительно болит голова. Она тихо извинилась и отошла, – Ольтена потянула её в сторону деда, который, к счастью, завывал уже не про пса, а про рыжую корову и её телёнка.

Зверинец, проклятый зверинец.

«У меня же почти получилось, – едва не плача от обиды подумал Сарер. – Я почти заснул».

Бессмысленно было злиться на женщину и бестолковую сестру. Он лёг снова. Дед прекратил свои песнопения, что-то беззубым ртом шепелявя в ответ на щебетание Ольтены.

На этот раз посторонний шум обернулся бессмысленным гулом очень быстро. Сарер заснул по-настоящему, он успел поспать минут пятнадцать; сон этот не был крепок, но, встречая его, мальчик был счастлив.

Удача сегодня уже в который раз повернулась к нему хвостом.

Он очнулся, когда его тело оторвалось от земли. Тут же придя в себя, Сарер обнаружил, что отец несёт его на руках в сторону лестницы, одновременно со смехом что-то отвечая своим товарищам по винной чаше, остававшимся в зале. Заметив, что сын открыл глаза, Неист Алвемандский проговорил тихо:

– Спи-спи, мой мальчик. Отнесу тебя в кроватку.

– Нет, папа, – проговорил Сарер, схватившись за отцовский воротник. – Не надо.

– На тебя едва господин Эалкейский не сел, дружок. Спать на скамейках не дело, ты же не крестьянский сын. Если очень хотел спать, мог бы и сообщить маме, она бы тебя отвела.

Всё было напрасно, все усилия оказались потраченными впустую. С каждым шагом вверх по лестнице Сарер чувствовал себя покойником, в крышку гроба которого забивали новый и новый гвоздь.

Впрочем, на что же он надеялся?

Неист Алвемандский почти донёс сына до его комнаты. «Если бы сейчас всё получилось, – думал Сарер, – завтра бы мне ничего не помогло. И послезавтра. И послепослезавтра. И никогда. О чём же я переживал и о чём продолжаю переживать?»

– Разденешься сам или мне позвать Мирласа? – спросил отец, ставя его на ноги у порога.

– Разденусь сам, – тихо проговорил Сарер. – Спасибо, папа.

Неист похлопал его по плечу и улыбнулся, потом, не дожидаясь, когда сын войдёт в комнату, развернулся и направился обратно к лестнице.

– Папа, я тебя люблю! – крикнул ему вслед мальчик.

– Я тебя тоже, счастливых снов, – отвечал отец уже издалека. Ещё через мгновение раздался его утихающий смех, – не успел стайе скрыться за углом, как у него уже появились поводы для веселья.