Карл Май - Из Багдада в Стамбул

Это предложение было для меня равно соблазнительно и опасно. Хасан Арджир-мирза был прав: в любом цивилизованном месте нас приняли бы в таком виде за настоящих бродяг, но я знал и то, что чопорного англичанина можно этим обидеть. Однако мне не хотелось в первые же дни ставить под удар нашу дружбу с персом. Мне же самому было абсолютно безразлично, в какой личине выступать. Настоящий бедуин оценивает мужчину не по одежде – по лошади, а в этом отношении я мог вызвать зависть у кого угодно. Впрочем, какой-нибудь сын пустыни мог принять меня и за конокрада, но в его глазах это была больше честь, чем позор для меня. И я ответил мирзе:

– Спасибо тебе. Я знаю, как хорошо ты к нам относишься, но я прошу тебя: давай возобновим этот разговор в Гадиме. До джербоа мы в наших одеяниях еще дотянем, а там дальше поглядим. Благодарю за то, что…

Я замер на полуслове – в соседнем кустарнике низкорослой шелковицы мне послышался какой-то шорох.

– Нам нечего опасаться, эмир, это какой-то зверек, может быть, птица, ящерка или уж, – успокоил меня мирза.

– Мне знакомы все шорохи леса, – ответил я, – это был не зверь, а человек.

В несколько прыжков я обогнул кустарник и схватил мужчину, который уже собирался улизнуть. Это был один из слуг перса.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

Он молчал.

– Говори, или я вырву тебе язык!

Тут он открыл рот, но издал какие-то нечленораздельные звуки. Тут подошел мирза и произнес, увидев его:

– Садык, это ты? Он не может говорить, он немой.

– Но что ему надо в этих шелковицах?

– Сейчас он мне расскажет, я понимаю его язык. – И, повернувшись к нему, спросил: – Садык, что тебе нужно?

Пойманный врасплох слуга разжал ладонь и показал пучок трав и горстку ягод.

– Откуда ты пришел?

Садык показал на лагерь.

– Ты знал, что мы находимся здесь?

Он покачал головой.

– Ты слышал, о чем мы говорили?

Снова тот же жест.

– Ну ладно, иди, только не мешай нам больше.

Садык ушел, а его хозяин объяснил мне:

– Альва поручила Садыку набрать ягод и трав, которые нужны при жарке глухарей. Случайно он напал на нас…

– И подслушал, – вставил я.

– Но ты же видел, что он это отрицал.

– Я так не думаю.

– О нет, он верный человек!

– Его лицо мне не нравится. Человек с узким, раздвоенным подбородком склонен к фальши. Это, конечно, мое мнение, но до сих пор так оно и было. Он родился глухим?

– Нет.

– А отчего он потерял дар речи?

Мирза помедлил с ответом, потом произнес:

– У него больше нет языка.

– Ах, значит, раньше он мог говорить? И его ему отрезали…

– Увы, – грустно проговорил перс.

Я с содроганием подумал о бытующем до сих пор жестоком обычае обрезания и даже полного отрезания языка. Он по-прежнему процветает в странах Востока и Южной Америки, особенно где много чернокожих рабов.

– Хасан Арджир-мирза, – снова затянул я свою песню, – я вижу, ты с неохотой возвращаешься к этому разговору, но этот Садык мне не нравится, я не могу доверять ему – его присутствие при нашем разговоре мне подозрительно. Прошу тебя, расскажи мне о том, как он лишился языка.

– Я проверял его, эмир. Он верен мне и честен. Но ты сейчас узнаешь, что заставило моего отца пойти на этот жестокий шаг.

– Твоего отца? Что ж, это действительно очень интересно!

– Этот Садык в детстве был оруженосцем отца и передавал его распоряжения, приказы и указания. Он много бывал в доме верховного муфтия и видел его дочь. Она нравилась ему, а он был красивым малым. Однажды он перепрыгнул через ограду сада, где она возилась с цветами, и отважился заговорить с ней после того, как она ему отказала. Его схватили. Из уважения к моему отцу парня не казнили, а приговорили к вырыванию языка, причем по приговору это должен был сделать отец. Он был многим обязан муфтию, и за это тоже был ему благодарен: отец позвал аптекаря, одновременно и опытного лекаря, который и вырезал Садыку язык.

– Это было хуже смерти. Садык с тех пор постоянно жил с отцом?

– Да, и отца мучили боли Садыка, ибо он очень дружелюбен по характеру. Но на них лежало проклятие.

– Как это?

– Муфтий умер от яда. Аптекаря тоже нашли однажды поутру у дверей своей аптеки, а девушка утонула на речной прогулке, когда баркас, задрапированный до неузнаваемости, врезался в ее лодку и потопил ее.

– Все это очень подозрительно. Убийц не нашли?

– Нет. Я знаю, что ты сейчас думаешь, эмир, но твои предположения лишены оснований, так как Садык часто болел и как раз в те дни лежал пластом в своей комнатушке.

– И ведь твой отец умер неестественной смертью?

– Он погиб во время рейда. Садык и один лейтенант сопровождали его. Садык спасся один, весь израненный, отец же и лейтенант погибли.

– Хм! А Садык не признал убийц?

– Было темно. Одного из убийц он узнал по голосу – это был давний враг отца.

– Которому ты мстишь?

– Судьи освободили его, но он мертв!

Выражение лица мирзы подсказало мне, какой смертью умер тот враг. Он предостерегающе вытянул руку и сказал:

– Все это позади. Давай возвращаться в лагерь. – И он двинулся в сторону стоянки.

Я какое-то время еще сидел, размышляя об услышанном. Этот Садык был или совсем потерянным, лишенным лица человеком, каких мало, или воплощением зла и мести. Во всяком случае, его нельзя было выпускать из виду.

Когда я позже пришел в лагерь, там занимались приготовлением ужина. Я сообщил англичанину, что собираюсь двигаться вместе с персом до Багдада, а потом в Кербелу, и он тут же согласился ехать с нами.

Моя рана беспокоила меня куда меньше прежнего, а потому после полудня я решил побродить со штуцером и собакой по окрестностям. Сэр Дэвид Линдсей вызвался пойти со мной, но мне нужно было побыть одному. По старой многолетней привычке мне хотелось позаботиться о безопасности лагеря. Главное здесь – скрыть собственные следы и проследить, чтобы чужие следы не оказались незамеченными. Я сделал вокруг лагеря много кругов, пока не оказался на берегу реки. Тут я заметил, что трава на нем изрядно примята. Я хотел было подойти к этому месту поближе, но тут услышал, как сзади хрустнули ветки.

Я быстро нырнул в густой кустарник и притаился. Неподалеку от моего укрытия раздались шаги – немой перс крался по кустам, озирался и приближался к тому месту, которое только что попалось мне на глаза. Потом он потоптался в траве и без промедления вернулся назад. Подходя к кустам, он бросил острый, внимательный взгляд на какие-то определенные участки зелени и хотел уже бежать дальше.

Тут я левой рукой схватил его за грудь, а правой залепил такую оплеуху, что он потерял всякую способность к сопротивлению.

– Предатель! Что ты здесь делаешь? – крикнул я.

Ответить он, ясное дело, не мог, но нечленораздельные звуки, издаваемые им, свидетельствовали, что напуган он смертельно.