Елена Ручей - Река её жизни. Повесть

Бригадир оформил мать уборщицей в общежитии. В её обязанности входила уборка помещений, а так же кипятить воду в соседнем здании, и носить кипяток в бак, в общежитие для рабочих. Но мать теперь каждый день пешком ходила к отцу в больницу. Туда и обратно – четырнадцать километров. Поэтому, в Шуркины обязанности входило подметать пол и носить кипяток.

Коля с Алексеем были у бригадира на подхвате: то грузить, то вывозить что-то. Вася им помогал.

Так шли день за днём, неделя за неделей. Пролетел апрель, прошла неделя мая – уже семь недель отец лежал в больнице, а лучше ему не становилось.

В этот день, мать с утра собрала еду и ушла к отцу. Обычно возвращалась к обеду, а тут нет и нет. Сашка вышла на улицу, решила ждать здесь. Майское солнышко приятно припекало. На лужайках снег давно сошёл и буйно цвела мать-и-мачеха. Куда ни бросишь взгляд – всё усыпано её мелки́ми, жёлтыми цветочками. Но в лесу снега было ещё много.

Издали заприметила тёмный силуэт матери – она шла еле передвигая ноги. Сашка побежала на встречу.

– Маам, что ж так долго то? Как отец?

Губы матери задрожали, махнула рукой:

– Погоди, Шура, не до тебя пока. Где ребята?

– Так с обеда снова в лес уехали.

Мать кивнула и побрела к бараку. Сашка плелась следом. Боялась снова задавать вопросы. Тревога охватила её.

Когда пришли братья, мать всё так же сидела уставившись в стену. Ребята обступили её и молча ждали, боясь услышать худшее.

Мать подняла глаза:

– Нет больше отца, сыночки, нет вашего папкиии, – заплакала в голос.

Шурка сразу и не поняла, как это нет? Потом мать стала рассказывать, как она пришла, а он уже в коридор вынесен.

– Потрогала, ещё тёплый был… Лечили то от бронхита, а у него, оказалось, воспаление лёгких было… Не спасли… Как же мы теперь без него то? – плечи матери безудержно содрогались.

Огорошенные известием, ребята молчали. Они пока не могли осознать, что отца больше нет.

После похорон отца, семью перевели в восьмой квартал. Лесозаготовками там уже не занимались, и общежитие пустовало. Но здесь находилась конюшня с инфекционными лошадьми, вот ухаживать за ними и входило в обязанности семейства. Всем работы хватало: кормить, убирать, сено заготавливать, возить… Здесь же работала кузница. Водили лошадей подковы менять.

Сашке такая работа пришлась по вкусу. Только проснётся – бегом в конюшню. Лошади были разные, но она сразу выделила самых статных – молодых. Надо съездить дров привезти, запрягает не спокойную лошадку, а выбирает самого – самого красивого да резвого коня.

Чёрный жеребец, по кличке Буран, был её любимцем, но подчиняться Сашке не желал. Чтобы накинуть на него уздечку, Саша вставала на край кормушки и на цыпочках тянулась, а Буран вытягивал шею и отводил голову выше и выше. Иногда у неё получалось его обхитрить: уздечку спрячет за спину, протянет травку – жеребец губами потянется, наклонит голову – тут уж она не теряется, накидывает узду. Но Буран быстро учился и часто успевал и траву взять, и голову отвести. Тогда, провозившись вдоволь, Сашка шла запрягать Ракету. Рыжая лошадка в белых носочках ей тоже очень нравилась. Характер у лошади был покладистый, девочку слушалась, но к Бурану Сашка испытывала особые чувства.

В нескольких километрах по лесной дороге протекала речка. Туда ездили с ребятами чистить да купать лошадей. Пока ими занимаются – сами порезвятся.

Сегодня Николаю конюх дал задание нескольких лошадей сводить к кузнецу, чтобы поменять подковы. Куда ж без Сашки? Увязалась следом.

– Коля, а Бурана тоже надо подковать?

– И Бурана тоже, – усмехнулся брат.

– Давай, тогда его первого поведём?

– Первого так первого. Как скажешь! – Коля накинул на жеребца уздечку и подвёл к кормушке.

Сашка уже стояла на краю. Вскарабкалась на коня и довольная обняла Бурана за шею.

Коля вывел коня на дорогу. Сашка, держась за гриву, грациозно ехала верхом. Отсюда с высоты всё смотрелось по другому. Она любовалась окрестностями и наслаждалась. Конь мирно шагал по доро́ге рядом с братом.

К кузнице надо было свернуть на тропинку. Коля потянул коня за узду – Буран напрягся, захрапел и вдруг резко дёрнулся обратно. Взвился вверх. Уздечка выскользнула из рук Николая. От неожиданности он покачнулся, палка, на которую опирался, осталась впереди. Нога подвернулась, и он упал. Почуяв свободу, жеребец развернулся и галопом понёсся обратно в конюшню. Сашка без узды не могла остановить коня и изо всех сил держалась за гриву. Конюшня стремительно приближалась. Сашка зажмурилась. Конь влетел в ворота, и, замедляясь, скрылся в конюшне. А её голова не вписалась в низкий проём. Со всего маху ударившись лбом, девочка кубарем свалилась на землю. Едва оправившись от шока попыталась встать, но в глазах потемнело, подступила тошнота к горлу, в ушах стоял звон. Пришёл Николай.

– Шурка, ты как? Где болит? – Голос Коли доносился откуда-то издалека.

Постепенно пелена перед глазами рассеялась и Саша увидела расстроенное лицо брата над собой. Слабо улыбнулась:

– Ох, и резвый мой Буран!

Николай облегченно выдохнул:

– Фу ты! Ну напугала… Я думал убилась совсем. А ты, раз шутишь – жить будешь! – сам себя успокаивал Коля поднимая сестрёнку. – Пойдём домой, пусть мать рану обработает. – Лоб Шурки был рассечён и кровоточил.

– Коль, давай маме не скажем, что я с лошади упала, а то не пустит меня больше к Бурану…

– Ладно. Скажем, что ты сама мимо двери промахнулась. – усмехнулся брат.

Мать обмануть не удалось: она, увидев огромную шишку во лбу и кровавые разводы почему-то сразу всё поняла:

– Ох, Шура, доиграешься ты с лошадьми, свернёшь когда-то себе шею. – мать сердито поджала губы.

Вечером, приехали Алексей с Васей, увидели забинтованный лоб сестрёнки:

– Удалый баран не ходит без ран! А ты, Шурка, у нас кто? Овца? – веселились братья.

– Сами вы бараны – обиженно огрызнулась в ответ Сашка.

– Ладно, не обижайся сестрёнка. Главное – сама цела осталась, а шишка заживёт скоро.

В школу осенью она не попала: с лесного поселения до Пяжиевой Сельги, где находилась ближайшая, добираться было не просто. Мать беспокоилась: как зимой их отпускать по лесу, да по темноте? Да и не до школы было пока. Коля на родине успел закончить семилетку. А младших решила отправить в следующем году – пусть пока дочка по хозяйству помогает.

Шура видела как ей тяжело: то вздохнёт печально, то смахнёт слезу украдкой, – понимала, что мать тоскует по отцу, да и ей его очень не хватало.

Алексей тоже здесь сильно тосковал. После похорон он как то замкнулся. Сядет, песню напевает под нос:

– Как на дальней сторонке

Громко пел соловей.