Александр Бруссуев - Я написал книгу

Наши на разгоне тюрьмы не успокоились, сравняли ее с землей вместе с упокоенными в ней и поехали с песней «Катюшей» дальше карелов освобождать от векового финского рабства. Вот и вся тюремная история, поставили бараки, детский садик, потом кооперативные гаражи, а потом уже и три пятиэтажки – наши дома – и прочие индивидуальные коттеджи. Район сделался «Нахаловка», потому что добрая часть закрывшихся предприятий выдавила из себя начальственным людям частные особняки, образовавшиеся в нашем микрорайоне.

Так я и добрался до истинной причины «хаосизации» моей родной земли. Эта причина – люди, как те, что в «Нахаловке», так и те, что вне ее. Вот с этими людьми, моими соседями по двору, какими-то знакомыми по городу, ветеранами, экс-комсомольцами, рядовым орущим быдлом, молодой «пепсикольной» поросли, легионом ментов, вездесущими чурками, мне и не хотелось встречаться. Чепуха, конечно, куда ж от них деться-то, не в монастырь же подаваться! Категорично, не в монастырь. Тогда, куда? Да на Кудыкину гору, сиди и не жужжи.

Это я произнес, практически, вслух, когда тихой апрельской ночью возле моей постели возникли два силуэта: женский и детский. Призраки – не редкость в домах, устроенных на местах скорби. Сразу после заселения я уже видел их, даже хотел Лене показать, но не успел. Пришла как-то днем моя мама, тогда еще не совсем старая, помахала какими-то веточками, побрызгала какой-то водичкой, сказала на непонятном языке несколько распевных предложений, и все – не приходили больше призраки, «блазны», как у нас они назывались. Поблазнились – и хорош.

– Что ты сказала такого, от чего духи задушились? – спросил я у мамы.

– Заговор какой-то старый, – пожала плечами она.

– А на каком языке? – попытался допытаться я.

– На бабушкином, – ответила мама и больше мы к этому разговору отчего-то не возвращались.

Блазны ничего не говорили, не вздыхали, не выдыхали, стояли себе, временами сливаясь с мраком. Я подумал про Кудыкину гору, про жужжание, а еще я отчего-то подумал про баньш из моей книги, про демона Геоффа, про настырного капитана Немо. И почему-то вспомнил Черного Человека, виденного Есениным. Литературный вымысел, но до чего же хочется верить в его реальность! Может, стоит об этом исследование произвести и оформить его в книге?

Хотя, пустое все это. «Опыт приходит, года уходят». Последняя мысль была не моей, я повернул голову налево к выходу из комнаты. Там стоял мой Черный Человек, когти его рук царапали мутное стекло двери, глаза, отцвечивающие пурпуром, имели зрачки, как у змеи, и вперлись в меня, несчастного. От его дыхания пар оседал на дверном стекле, постепенно скрывая обнажившиеся в оскале клыки.

«Пора», – сказал Черный Человек, и два призрака, на миг явив перекошенные безумством тронутые тленом лица, бросились на меня, выставив перед собой лишенные плоти кисти рук.

Старший механик.

Я продолжал лежать на траве, когда пришла с йодом Лена. Кот Федя уже тусовался где-то под сараем, неприятные ноги из поля зрения исчезли – их, наверно, унесли с собой редкие прохожие. Вообще, на нашей улице, то есть, конечно же – дороге, прохожие очень редки. Ходит на моцион местный дурачок, да по вечерам целеустремленно бродит по созданному ей маршруту какая-то строгая финская девица в стильных очках без диоптриев. Я, как вежливый человек, говорю им «Moi» (приветствие на финском языке), они мне отвечают тем же. Дурачок, брызгая слюной, что-то начинает мне объяснять, типа: солнце очень жаркое, я в шапке, а ты, дурак, нет, одень шапку, не то солнце башка попадет, совсем худо будет. Я еще тот знаток местного языка, поэтому в словесную дуэль не вступаю, киваю и иду по своим делам.

Дел у меня здесь много, но все они сугубо по хозяйству. Траву постричь, альбо снег убрать, кусты обрезать по-художественному, снарядить велосипед, чтобы поехать на речные пороги на рыбалку спиннингом, лыжи, опять же устроить, чтоб на трассу-лыжню выбраться. Как-то по иному работать и получать за это деньги в этой стране мне нельзя – закон такой, мать его в европейское дышло.

А строгая девица со мной не разговаривает, жжет меня строгим взглядом, когда я, повесив язык на плечо, проезжаю мимо со спиннингом наперевес. Здоровается в ответ, да и ладно.

Лена помахала пузырьком с йодом, взбалтывая, и поинтересовалась:

– Куда она тебя цапнула?

– В шею, – уточнил я, продолжая валяться.

Лена вздохнула, осмотрела меня в указанном органе, промокнула ватку и потыкала ею мне куда-то над правым плечом.

– Только укол виден, – объяснила она мне. – Даже жало не застряло. Может, это была не оса?

– Может, – согласился я. – Происки недружественных финнов. Специально обученный робот на микрочипах внедрил мне под кожу маячок. А я его стоптал, как носорог в прерии топчет угли оставленного без присмотра костра.

Я помню о том, что носороги – самые лучшие пожарные саванны. Из юаровской великолепной фильмы «Наверно боги сошли с ума» помню. Лучше «National Geographic», познавательней и веселей.

– А что с моей опухолью? – спросил я, не рискуя шевелиться: пусть йод лучше впитается – ведь это вопрос моей жизни и смерти.

– С какой опухолью? – поинтересовалась Лена.

– Ну, с этой, как его? – попытался вспомнить я. – С отеком Квинке. Там, где жало вывалилось, ужасно опухло. Только глоток бензина спасет несчастного кота.

Словно услышав про котов, прибежал Федя и боднул Лену в ногу. Она подхватила его, доверчивого, и понесла в дом кормить. Через минуту, воспользовавшись увлеченностью нашего хвостатого питомца ягненком с лососем, она пришла вновь и молча поставила рядом с моей головой пиво «Karhu» в количестве одной банки.

Опять оставшись в одиночестве, я почувствовал себя донельзя несчастным. Так сделалось паскудно, что даже вопрос «как жить дальше» становился неуместным. Никак не жить.

«Интересно, куда они поставили этот модулятор?» – интерес был чисто праздным, потому что, знай я даже, где этот проклятый прибор, я бы его не сумел опознать. Специалисты Отдела «Зю» – большие выдумщики. Точнее, специалистки. Суки.

***

О визите «блазн» я вспомнил только утром. Первым делом проверил, как там дела под одеялом? Дела там были нормальные: не описался и даже не обкакался. Однако мышцы тела побаливали так, будто слегка до этого перетренировался. Но больше всего болела голова. Она у меня всегда болит, если что-то не так с погодой, либо состоялась встреча с кем-то гадким и сволочным.

– Над землей бушуют травы, облака плывут кудрявы

Нам бы жить – и вся награда.

Мне и тем, плывущим рядом,

Но нельзя, – сказал я стихи Анатолия Егорова.

В моей книге «Ин винас веритас» много призраков, много противостояния им. Видимо, я слишком сильно увлекся созданными образами. Однако я уже давно привык себе доверять: нет такого, от чего бы можно было отмахнуться и пренебречь, как следствие бреда. Для всех людей этих «блазн» нет, не существуют они попросту. Для меня – они были. И Черный Человек был, как был у героев моего романа капитан Немо. Надо было только вспомнить, зачем этот ЧЧ явился. Ведь не только для того, чтобы стекло двери поцарапать и напужать меня до полусмерти.