Джон Бьюкен - Охотничья башня. Серия «Семнадцатый отдел»

Литературный юноша участия в разговоре не принимал, а рассеянно ковырял вилкой в тарелке с форелью, не отрывая глаз от книги. Форель, как оказалось, выловили сегодня именно те рыболовы, что присутствовали в зале, и сейчас на другом конце стола они в красках расписывали процесс ее поимки. Юноша попросил у хозяина добавки и получил ее, но от последовавшей затем баранины отказался, удовольствовавшись сыром. Диксон же и его любопытствующий «собеседник» съели все, что было перед ними, и закончили ужин стаканом портвейна, повернувшим разговор на тему Испании и ее красот. Затем третий постоялец встал и откланялся, оставив Диксона, любившего после ужина задержаться за столом подольше, в обществе студента-ихтиофага.

– Интересная? – кивнул Диксон в сторону книги.

Молодой человек покачал головой и показал ему имя на обложке.

– Анатоль Франс. Раньше я был от него без ума, но теперь он, похоже, исписался. Австралиец, – без связи с предыдущим добавил юноша, кивнув на только что освободившееся за столом место.

– Почему вы так решили?

– Хорошо их знаю. На всем земном шаре не сыскать других таких худых красавцев. Я был по соседству с ними в сражении у деревни Позиер на Сомме и видел, как они дерутся. Мой бог! Отличные ребята! Конечно, время от времени и среди них попадаются уроды, но большинство из них похожи на Феба Аполлона.

Мистер Макканн по-новому и с уважением посмотрел на своего соседа, поскольку юноша вовсе не выглядел ветераном каких-либо сражений. Сам Диксон во время войны был горячим патриотом, хотя и не нюхал пороха лично, но многие из сыновей и племянников его знакомых прошли через армию и окопы, так что военная служба не казалась ему чем-то отвлеченным. Охоту на львов в Африке или на бандитов в Мексике он мог бы еще посчитать экзотикой, но танки и самолеты были теперь обыденностью во всем мире. Однако представить своего собеседника на поле хоть какого-нибудь сражения, даже самого небольшого, мистер Макканн определенно бы затруднился. Молодой человек, сидевший перед ним, был худым, высоким и немного сутулым; глаза у него были карие и, казалось, довольно близорукие, неопрятные волосы, как и почти сходящиеся над переносицей брови были черного цвета. На нем были бриджи из голубовато-серого твида, бледно-голубая рубашка с воротником и темно-синим галстуком – то есть, одежда в такой цветовой гамме, которая была слишком сложной, чтобы казаться естественной. Диксон посчитал бы его художником или корреспондентом какой-нибудь газеты, типажом для него знакомым и интересным. Но теперь получалось, что эту классификацию следовало пересмотреть.

– Значит, вы были на войне, – сочувственно сказал он.

– Четыре проклятых года, – с яростью в голосе ответил юноша. – Не желаю больше о ней слышать.

– Вы сказали, что этот молодой человек австралиец, – перевел тему Диксон. – Но мне всегда представлялось, что у австралийцев должен быть особый акцент, как у англичан.

– У них есть все виды акцентов, но вот голос их ни с чем не спутаешь. В их голосе есть солнце. У канадцев там холодный лед, а у вирджинцев масло. То же и у ирландцев. У британцев вообще нет голоса, словно с вами говорит телефон. Так что, если судить о людях только по акценту, то легко ошибиться. Вот вы, например, по-моему, шотландец, но с тем же успехом можете оказаться сенатором из Чикаго или бурским генералом.

– Я из Глазго. Меня зовут Диксон Макканн.

У него была слабая надежда, что это имя может сотворить с юношей такое же чудо, что и с тем торговцем в Килкристе.

– Боже, что за имя! – несколько грубовато воскликнул молодой человек.

– Это очень старое горское имя, – сказал Диксон с неудовольствием в голосе. – Оно означает «сын собаки».

– Что именно «сын собаки»: имя или фамилия? – Но тут молодой человек спохватился, что зашел уже слишком далеко, и приятно улыбнулся. – По сравнению с моим ваше имя очень красивое. Меня зовут вполне прозаично: Джон Херитидж.

– Это тоже красивое имя, – ответил Диксон более спокойно. – Оно походит на имя какого-нибудь поэта на обложке сборника стихов. С таким именем нужно и самому быть поэтом.

Молодой человек помрачнел.

– Оно даже слишком поэтичное. Это как Эдвин Арнольд, Альфред Остин или Данте Габриэль Россетти. У действительно великих поэтов имена односложные, как у Китса. Новый Шекспир, если он когда-нибудь появится, будет, вероятно, зваться Грабб или Джабб, если вообще не Джонс. Вот с таким именем, как у вас, у меня может быть шанс. Это вы должны быть поэтом.

– Я не поэт, я только люблю их читать, – скромно сказал Диксон.

Странная улыбка появилась на лице мистера Херитиджа.

– В курительной комнате есть замечательный камин, – сказал он, вставая. – Нам лучше занять кресла у огня, пока их не оккупировали рыболовы.

Диксон послушно последовал за ним. Это было то самое случайное знакомство, которого он искал весь день, и теперь он желал извлечь из него максимум удовольствия.

В маленькой курительной комнате, освещенной одной масляной лампой, было полутемно и приятно потрескивало пламя в камине. Мистер Херитидж упал в кресло, вытянул к огню длинные ноги и закурил трубку.

– Значит, вам нравится читать стихи? – спросил он. – И какого же сорта? Как вы вообще относитесь к поэзии?

– Хорошо отношусь, – ответил Диксон. – Когда-то я очень любил заучивать стихи наизусть и повторять их про себя, когда мне нечем было заняться. В церкви или, например, на вокзале, в ожидании поезда. Сначала это был Теннисон, но теперь все больше Браунинг. Я могу долго читать Браунинга наизусть.

Его собеседник скривился от отвращения.

– Я знаю его товар. «Дамасские щеки твои, росистые сестрины веки». Слишком много патетики: «О, Господь в Небесах, все божественно в мире!» Плохо, мистер Макканн, очень плохо. Второсортные вирши. Поэзия – это не изящные реверансы или громкие заклинания. Это сама жизнь с привкусом сырого мяса, а не салонное лакомство для женщин из среднего класса.

– Вы поэт, мистер Херитидж?

– Нет, мистер Канкан, я бумажник. Делаю бумагу.

Это было что-то новенькое для мистера Макканна.

– Я знавал одного изготовителя бумаги, – задумчиво заметил он. – Его звали Тош, и он был пьяницей.

– Что ж, я не пью, – был ему ответ. – Если я и делаю бумагу, то это только чтобы на хлеб с маслом заработать. Но когда-нибудь я брошу эту работу и стану поэтом.

– А вы уже что-нибудь опубликовали?

Явное восхищение, послышавшееся в голосе Диксона, бальзамом пролилось на душу мистера Херитиджа. Он вытащил из кармана тоненькую книжицу.

– Вот первая моя попытка, – с напускной небрежностью сказал он.

Диксон принял ее в руки с благоговением. Это была тетрадка с серой картонной обложкой и белой этикеткой, на которой стояло: «„Завитки“ – книга Джона Херитиджа». Диксон перелистал страницы и прочел пару строк.