Кирилл Вавилон - Спасти внутреннюю Японию

Я вырвался из постели, накинул одежду, прыгнул в коляску и ринулся уже к входной двери, как вдруг вспомнил о реальном положении вещей. Инвалиды не могут сами спуститься со второго этажа. Не придумали еще в наше время такой возможности, мы не можем никак съехать на колясочке по этим ступеням. Я побежал за отцом, я знал, что он не откажет. Оторвал его от телевизора и попросил просто вывезти, просто вывезти меня на эту чертову улицу, я посижу возле лавочки у подъезда и позову его в окно. Удивительно, но за все мои двенадцать лет я так никогда не делал. Отец с недоверием на меня смотрел, кривил лицо, поднимал брови, чесал уши, презрительно обнюхивал меня. В конце концов он сдался, накинул куртку и повёз меня вниз.

– Папа, когда-нибудь я сам спущусь отсюда, вот увидишь.

– Я знаю, сынок. Это будет в недалёком будущем.

– Я слышу в твоём голосе нотки уверенности. Ты даже в этом не сомневаешься?

– Любой нормальный человек должен сомневаться во всём, что он делает.

– И всё-таки?

– Я верю в твою силу.

Он спустил меня, покурил и ушёл. Снег уже лежал на земле и на крышах домов. Он был чисто белый и это меня так забавляло. Девственный снег, нетронутый снег. Я покатил коляску дальше, белые мухи хрустели под моими колёсами, он был глубокий. Покатил себя дальше, где он лежал идеально ровным, не было ни единого следа. Я крутил колёса и с каждым разом они крутились всё тяжелее и тяжелее. Месяц назад, с большой вероятностью, я бы не смог проехать там, где уже стоял. Я любовался этим снегом. Нагнулся за щепоткой, он таял в моих руках. Поразительно, но я никогда не игрался в снежки. Сделал катышку и кинул её вперёд. Катышка покатилась и стала больше. Мне это так понравилось, я расплывался в улыбке. Был такой морозный воздух и вокруг ни души. Как же прекрасно, я дул вперёд и изо рта шёл пар. Вскоре мои руки и пальцы на ногах замёрзли. Я повернул коляску вправо, чтобы поехать обратно, но она меня не слушалась. Я крутнул её сильнее, но она сдвинулась лишь на сантиметр. Недолго думая, я крутанул её еще сильнее и… упал в снег. Меня охватила паника, лицо покраснело, я пытался карабкаться по этому снегу, чтобы залезть на коляску, но руки отмёрзли и не хотели сгибаться. Я не мог достать до ручки коляски и паниковал еще сильнее. В нескольких метрах от меня шёл взрослый мужчина с детьми, он был на таком расстоянии, что не видел меня, но если бы я крикнул, он бы заметил и, наверно, подошёл бы ко мне. Но я не крикнул, я не буду унижаться и просить о помощи. Повернулся на спину и лёг. Руки были в снегу и одежда тоже. Мне так холодно, я пытаюсь сжимать руки, но они совсем меня не слушаются. Я чувствую, как отнимается моё тело и понимаю, что это конец. Я замерзну тут до смерти. С одной стороны, смерть невероятно глупая. С другой же стороны, всё так и должно закончиться. Интересно, как там наверху? Действительно ли невозможно оттуда вернуться? Или может просто никому не хочется? Мысли о смерти забавляли меня и я поскорее хотел умереть. Действительно ли души отлетают на небо? А ад? Могу ли я попасть в ад? Жан-Поль Сартр писал, что ад – это другие. А рай тогда что? Тоже другие? А если…

– Мишаааа. Миииишаааа, где ты? Миииишаааа, сынооок? – Слышится крик отца. Я представляю, как он испугался, что его сын инвалид вышел один единственный раз без присмотра и пропал. Мне стало тошно. Откуда-то взялись силы в руках и я, как раненный зверь, из последних сил, что есть мочи, поднял своё тело руками и прополз на них, будто на ходулях. Раз-два-три и пошёл, словно на рысях. А тем временем всё доносились крики отца, они уже перешли из злого крика, в жалобный. Он кричал: «Миша-Миша-Миша», – и в его крике я слышал жалость. Жалость к себе, жалость ко мне, жалость ко всему в округе. А я всё старался, его крик давал мне силы. Я выбирался из этого капкана. Крик уже становился воем, диким воем. Он был в бешенстве, оно переплеталось с жалостью и скорбью. Я слышал, как его вопль доносился то сзади меня, то спереди, а потом сбоку. Он бегал и искал меня, а я всё пытался и пытался… и не смог. Я облокотился локтем об кресло и крикнул:

– Папа, я тут, папа. – Он мчался на мой звук, словно поезд. Он рвался к своему сыну-инвалиду, который звал его на помощь. Мне кажется, в этот момент, если бы ему кто-то помешал, он бы разорвал руками, вцепился зубами в глотку, вырвал кадык, растоптал его ногами и мчался дальше.

– Сынок-сынок, сыночка! Мой дорогой, мой любимый, – он чуть ли не плакал, – я так испугался. Как же так? Ты весь мокрый лежишь на этой земле. Ты простудишься, господи, Анжела меня убьёт.

– Папа, никому не говори. Пожалуйста. – Я шептал это только лишь губами ему на ухо. Он меня схватил, положил на плечо и нёс, а в другой руке тащил коляску.

– Но как же, что я скажу, ты весь мокрый?

– Скажи, мы в снежки игрались и заигрались. Что угодно, папа, но только не это. Я не переживу такого позора.

– Брось, сын, это не позор.

– Позор, отец, я инвалид. Папа, я не хочу так жить, почему, почему всё так складывается? Это несправедливо. Года проходят, а ничего не меняется. Я не могу! Ты слышишь? Я не могу смириться с этим, никак, папа. Не надо, пожалуйста, не надо ничего говорить. – И я заплакал, он слышал мои всхлипы, поставил коляску рядом и начал гладить меня, словно маленького ребёнка, у себя на плече. Он покачивал, как будто мне три года и шептал на ухо, что всё будет хорошо, как он меня любит, как мы вместе преодолеем все трудности.

– Послушайте меня, – кричал я на свою семью, – мне не три года, чтобы вы заставляли сидеть дома, или копошиться под присмотром на улице. Я хочу самостоятельности.

– Сынок, не кричи так, – отзывалась мама, – Ты пока еще слишком слаб и молод, чтобы ходить одному по городу. – Я смотрел на отца и искал в нём поддержки, но он отворачивал взгляд. Был момент, когда он что-то пытался сказать, но также быстро передумал.

– Мама, не надо со мной говорить своим успокаивающим тоном. Он со мной не работает. Я сказал, что я дохну в этой квартире, в этой комнате, отпустите меня на хрен, я вам ска-а-за-а-а-ал!

– Миша, ты скажи чего конкретно хочешь? – Вступает в игру бабушка.

– Чтобы вы меня отпустили и я смог поехать, куда захочу. – Тут же бабушка хихикнула и спросила:

– И куда же?

– В… да даже в… или… Чёрт побери! Да хотя бы в магазин выйти.

– В магазин? Пожалуйста. – Она показала рукой на входную дверь. – Одевайся и иди, чего раскричался? В магазин, что недалеко от дома, можешь поехать и сам. – Я удивился и обрадовался. Собрался на улицу и меня выкатили, бабушка оставила возле подъезда и ушла.

Я осторожно покрутил колёса в сторону магазина. Обернулся на свои окна и увидел, как дёрнулась штора и мелькнул образ отца. Я крутил колёса и думал о своём, пока не доехал до магазина. Купил к чаю и возвращался обратно, как вдруг… Стояла Надя и мило улыбалась мне.