Кирилл Вавилон - Спасти внутреннюю Японию

– Ну мы же с тобой уже познакомились. Чего ты волнуешься? Ты какой-то очень странный парень. Слушай, я вот что думаю, почему бы нам не отъехать отсюда подальше и пообщаться?

– Я не-е-е-мо-гу отъеха-а-ать от ба-а-а-б-у-ушки да-а-а-ле-е-еко без спро-о-о-с-а.

– Да ну боже мой, что ж ты такой то. Ладно, хотя бы в сторонку отъедем. – Он подъехал к бабушке, что-то ей шептал на ухо и мы отъехали в сторону.

Я поднял камушек и кусок стекла от пивной бутылки. Начал царапать камнем о стекло. В стекле я увидел своё лицо на фоне солнца. Лицо было взволнованным и неестественно грубым.

– Ты так и не сказал мне, почему я тебя ни разу тут не видел. Хотя бы раз я же мог тебя увидеть?

– Я бы-ы-ыл все-е-егда ту-у-ут, но мне не ра-азре-ша-а-ал-и вы-ы-ы-хо-о-о-ди-и-ить.

– Правда? Это твой первый день?

– П-п-п-о-ч-ти.

– Ух ты! Скажи, ты видел девочку тут. Она вот такого роста примерно, у неё такие вот волосы белые вьются вот так, кончики заворачиваются.

– Не-е-ет.

– Слушай, Валдос, ты какой-то совсем неполезный. Дай за бубенчик потрогаю? Ладно, шучу. Смотри, она вот в курточке розовой такой ходит и её Надей звать. Это всё, что я знаю. Она живёт, наверное, или в этом доме, или вот в этом доме.

– А! Знаю. Это На-а-адя, моя со-о-о-с-е-е-едка. Напротив живе-е-т.

– Валентин. Мы уходим домой, маши мальчику ручкой. – И она потянула его за собой, что он даже не успел ничего сказать. Я был так ошарашен этим, что какое-то время молча простоял (ха-ха), просидел в коляске и смотрел, как они медленно отдаляются. Позже я решил крикнуть, чтобы доехать и узнать о Наде, но понял, что уже далеко и я буду выглядеть дураком. Я молчал, а они уходили. Вот теперь они ушли. Солнце зашло за широкоплечие тучи, поднялся ветер, полуголый тополь раскачивался над моей головой, меня пронзило холодом, я засунул голову в воротник и покатил свою коляску к дому. Бабушка пошла за мной.

Как только я переступил… хм, точнее, переехал порог дома, зазвенел наш телефон. Я подъехал к стене, снял трубку:

– Мишуня, это дедушка. Как дела?

– Нормально, дедушка. Пришёл с прогулки.

– Ты делал, о чем я тебе говорил?

– О чем? Нет.

– Миша, я сейчас приеду.

– Дедушка, о чем? Дедушка! – На том конце лишь короткие гудки.

Через час дедушка ввалился в мой дом с грудой каких-то мешков. Он разложил в моей комнате пакеты. На моём полу красовались какие-то железяки, гантели и прочее приспособление. Я был в полнейшем недоумении.

– Дедушка, что происходит?

– Миша, ты хочешь быть слабаком? Скажи мне, ты хочешь всю жизнь прогнить, – он обернулся по сторонам, посмотрел на стопки моих книг и журналов, – вокруг груды этой макулатуры!? – Я увидел, как жилы на его шее вздувались, а лицо краснело. Он принимал форму рыбы-ежа, которая, казалось бы, вот-вот лопнет. Я молча сидел в своём кресле возле окна, опершись о быльце своего кресла, и спокойно смотрел на него без эмоций.

– Чего ты молчишь? Послушай меня. – Он подошёл ко мне впритык и сел на корточки. Он смотрел мне в глаза снизу вверх. – Мой внук не будет тряпкой, твои нерабочие ноги не дают тебе никаких привилегий. Более того, твои изъяны должны заставлять тебя не сдаваться, должны заставлять тебя идти вперёд. Это не пустые слова, иначе и быть не может. Послушай, ну посмотри же ты на меня, не отворачивай лицо. То, что у тебя случилась такая беда, это, во-первых, не навсегда, поверь мне, во-вторых, это должно придавать тебе силы быть лучше. Более того, с рабочими ногами и слабыми руками ты сможешь хоть что-то сделать, но ты ничего не сможешь сделать с нерабочими ногами и слабыми руками. – Я всё так же смотрел и молчал, мои губы обсохли, я кусал их зубами, а потом повернул голову в окно. Накатывались слезы и в то же время презрение к себе за слабость. Дед вышел на балкон. Я накручивал себя, называл слабым, ненавидел деда, а он курил. Не знаю, какие у него были мысли в голове. Он вышел и опять подошёл ко мне.

Всё было конечно не так, но в моих воспоминаниях этот диалог звучал примрено так:

– Сынок, я был на войне. Я видел смерть, видел, как человеку оторвали половину туловища, а в его глазах горела жизнь и он полз, сжимая землю руками. Он верил, что доползёт. Я видел, как кровь засыхала и кусками отламывалась от моего тела. Я не хочу тебя пугать, я хочу лишь сказать тебе: я не отступлюсь. Ты мой внук, ты плоть и кровь моя, я заставлю тебя во что бы то ни стало быть сильным и ломать преграды. – Я совсем перестал себя сдерживать, слезы падали с моих глаз, не виноградом, яблоней. Будто бы бедную яблоню, всюду усыпанную яблоками, начали трусить сотни рук и эти бедные яблоки, еще зеленые, кучей падали на землю.

– Почему ты ненавидишь меня? Почему ты обижаешь меня? Дед! За что? Я и так стараюсь, я уже не могу, хватит!

– Что!? Что ты сказал!? Я тебя обижаю!? Я тебя ненавижу!? Да я за тебя глотку любому готов перегрызть и ты это знаешь. Но это вовсе не означает, что я позволю тебе быть немощным. Наоборот, я делаю это от любви к тебе. Если я буду сейчас тебя, как мама с бабушкой, по голове гладить и причитать, что у тебя всё получится, то ты вырастешь комнатным растением. Ты вырастешь тютей, которая неспособна ни на что в этой жизни. Пойми главную вещь, ты такой же человек, как и остальные. Это не делает тебя изгоем общества или поводом для насмешек. Я понимаю, что ты сталкиваешься с этим в жизни. Но это моральные уроды, на которых ты в будущем не будешь обращать внимание. И вообще, у тебя большое будущее, внук. Главное заставляй себя бороться. Борись со всем миром, с несправедливостью, с жестокостью. И главное – с собой. Борись с человеком внутри себя. – Я вытер слезы и всерьёз задумался над его словами. Дед упёрся коленями в пол и начал собирать тренажер. Собирая, он объяснял, что это и для чего. Когда всё было готово, дед сел за мой письменный стол и написал комплекс упражнений. Мы договорились, что я всё сделаю, как надо, и он будет мною гордиться. Позже, когда он уходил, от него прозвучала фраза: «Если человека не наказывать, то он никогда не станет лучше».

Листья совсем опали, наступила чреда морозов. На улицу я совсем перестал ходить, закрылся в себе. Занимался, как говорил мне дедушка, потому что он, помимо нашего разговора, старался раз в неделю заезжать и проверять, как там мои дела. Я работал над собой и чувствовал, как окреп, но дед говорил, что месяц – это ничто. Я должен заниматься всю жизнь и даже больше.

Однажды я проснулся, но глаза не открыл. Лежал на спине с закрытыми глазами и мне так сильно захотелось подорваться и побежать. Я, видимо, не отошёл от сна, во снах я всегда ходил, а не ездил на коляске. И тут я понимаю, что это реальность, и в ней ходить не смогу, а только ездить на долбанной, ржавой, старой коляске, и так всю жизнь. И мне стало до того тошно, до такой степени противно за своё существование, захотелось, как масло на сковороде, расплавиться прям на кровати и впитаться в одеяло и матрас. Фу! Какое же гадкое моё существование, я почувствовал себя грязным и липким. Мне захотелось отыскать озеро, прыгнуть туда и не выплыть никогда. Страшно, невероятно страшно жить и так гадко быть собой, каждый день быть собой. Это скучно. Мне очень сильно захотелось выйти на улицу, я здесь задыхался, стены сжимали меня. «Шесть стен монотонного куба, сторожат добровольного раба». 1 1 Группа «Поток» Песня «Шесть стен»