Ольга Хелен - Мститель Торнадо, или От провала к возмездию

Но именно тогда и был тот знаменательный день. Тогда-то и совершены были первые попытки проникнуть туда, в самую глубину, окунуться в дремучесть мрачноватого, пугающего леса, познакомиться с новою землею, и заявить, наконец, о своих правах.

И поход запланирован был не сразу, а вороны уже недовольно взирали вниз, на священную для них почву, словно бы предупреждали : «Не стоит, пожалеете в скором времени о содеянном. Все в этом мире неспроста, каар! Отрубивши хвост кому-то, сам можешь оказаться без хвоста! Боль, человек, боль, нанесенная тобою кому-то, отзовется еще в твое сердце, глухом сейчас ко все просьбам…»

Но разве сомнения, закрадывающиеся порой в душу, разве каждый момент, указывающий на принятого решения, разве знак, посланный свыше, останавливал когда-либо жаждущий все испробовать в жизни своей человеческий мозг?

И огонь, прежде бывший маленькой искоркой, а сейчас уже подобный пламени, охватившему яростно ищущую душу, от азарта, предвкушения, становится тою единственной указующей стрелой, с помощью которой и свершаются все дела человеческие…

Что же ты, ворон черный, собрат мой, смоляной, как шерсть мрачного Торонты, так распаляешься , ругая невнимательное небо, все никак не рождающее стол желанный всеми лесными жителями дождь?

Что кричишь, ненавидя всем своим чутким вороньим сердцем, всех людей, от мала до велика, ведь поздно уже, не воротишь назад ту эпоху, не поможешь ничему словами, не остановить уже веселую ярость собак охотничьих, разнюхавших чьи-то норы, не помешать заряжавшим ружья браконьерам…

А дороги разысканы, а тропинки расчищены, а собаки натасканы, а оружие – в бой…

У него была семья. Как и у всякого порядочного, законопослушного аборигена – дом, дети, конечно, подруга и спутница жизни, скрашивающая порой самые мрачные ее моменты, любимая супруга.

Глуховатая нора под корнями раскидистого ясеня – как же чудно находиться там было осенью, особенно в момент, когда наблюдаешь за карнавалом опавших с ветвей листьев и группами улетающих в теплые страны птиц-мигрантов, и сидеть на корневой вершине, одновременно заканчивая осмотр своего «подворья»*, закуривая табак из березовой ветви**.

Иногда они сидели вместе. Долгое время, почти в одном и тоже положении, поджав ноги, не шевелясь, глядели на ясное небо, лишь изредка покрываемое черными стаями ворон, либо же грачей, а возможно, пестрыми каскадами летевших перепелок, ястребов и дроздов.

Можно и ничего не говорить, а просо созерцать. Ведь и так получается весьма и весьма неплохо провожать взглядом насыщенную событиями жизнь.

Он практически всегда предпочитал общаться молча. Говорил немного, бросая пару фраз, зато сколь значительную роль играли многозначительные взгляды металлических глаз, брошенных иногда, словно бы в пустоту, но запоминаемые навеки…

У Миранды были солнечные рыжие кудри, так похожие иногда на яркие листья клена. Пожалуй, это было одним из самых ясных воспоминаний о ее облике, если не принимать во внимание духовных качеств, хоть она обладала, в целом, всем тем, что подолгу заставляло смотреть на красивую фигурку металлические глаза. Заряд энергии, такой большой для маленького, хрупкого тела Миры, окружал ее всю, подобно ореолу, сопровождал везде, куда бы она ни шла, за какое дело бы ни бралась. А настойчивость, иногда казавшаяся такой забавной во многих вопросах, непомерная подвижность делали ее похожей на солнечного зайчика, залетевшего в ночную мглу и осветившего в мгновение ока весь, бывший дотоле сумрачным, пасмурный осенний день. Наивность, действительно, так часто поражавшая Торонту , уже ставшая совсем привычной, в те моменты, когда это могло быть осязаемо, превращалась в одну из причин контрастности их отношений. Впрочем, надо заметить, это совсем ничему не мешало.

А еще качели. Висевшие на ветвях прекрасного ясеня, освещаемые то солнечной улыбкой, то задумчивым лунным ликом, постоянно терялись они в лесной роще, точно образ вечно юной, играющей в веселую и озорную жизнь души.

Она подарила ему дочь и сына. Несмотря на то, что даже характеры, самые души Тора и Миры столь разнились по своему устройству – совпадали они в одном: игра жизни в любой сезон била в них обоих сильным ключом, словно звенящий горный родник, да и дети изумительно охожи были на родителей, если можно было так выразиться.

Обладающий черными, как и у отца, только короче, волосами, отрок Тобиас с самого детства научился «ходить в рощи» и стрелять по ветвям берез, с помощью изящного лука. А рыжеволосая Мегара, имевшая не такой высокий рост, но довольно-таки высокий голосок, так любила заваривать чай, что могла даже забыть расплести свои кудри к вечеру, тогда Мира заботливо брал на себя эту функцию.

Было, было – стало…

А через несколько лет все исчезло. Ему стались лишь воспоминания, горьким ядом разливавшиеся в душе.

Больнее всего было от того, что похоронить достойно никого не удалось, а ведь так следовало бы, как должно, в хорошей, плодородной лесной почве, но нет – кто же будет теперь бродить, да искать его, тот хрупкий прах сгоревших тел, испепеляемый жаром солнца и временем…

Багровая заря нагнетала, словно бы давила своей ужасающей, томящей краснотой, и оттого мрак, разъедавший и без того уж жесткую, постепенно ставшую закрытой к горячим чувствам душу, заполонил жизнь и остался, ведь он не развеялся, подобно ночной мгле, утренней зарей, нет. Нет, и уже никогда он не уйдет. Хотя – кто его знает?

Если бы был такой оракул, предсказывающий все события в жизни, истину несущий, верить можно было б коему, живя по наклонной, и умереть в покое и тишине, все зная и н в чем не разочаровываясь.… Но такого нет, не было, и не будет никогда.

Что же, разве можно с легкостью сказать, что все то, отрицательное, неприятное значение несет сия истина! Разве интересно было бы ходить по этой цветущей земле, шурша листьями, смотря широко распахнутыми глазами на захватывающий дух мир, если бы все заранее было предрешено?

Однако все в этой жизни, равно как и полет бумеранга, возвращается: то, что внес ты в этот мир, отплачено будет тебе сторицею….

Он обещал Миранде вернуться к вечеру, в тот период, когда сумрачные тени отражаются в воде, с нависавшими величественными кронами деревьями. Но – не всем обещаниям суждено сбыватья на белом свете…

Он вернулся. Однако ж ничего уже не было. На месте норы – разруха, от которой се еще шел горячий, зловонный пар, вызывающий приступы кашля, а на месте высокого и стройного ясеня с привязанными к нему качелями – лишь коряга и пень, выкорчеванный наполовину, торчавшие наружу корни коего отражались зловещей паутиной в металлических глазах.