Йенс Рен - Одни в океане

Мужчины, ни тот ни другой, не спали. Прохлада освежила их. Кожа стала влажной на ощупь. Голода они не чувствовали. Жевательную резинку жевали, собственно, только для того, чтобы скоротать время. Но вскоре выплюнули ее, потому что от жвачки пострадали слюнные железы. Они набухли и причиняли боль. Значит, лучше не надо. Жвачку можно и приберечь на случай, если все затянется и они действительно будут голодать. Потому как осталось всего пять плиточек «Шокаколы».

– Завтра они должны нас найти! – сказал Однорукий. – Если бы не эта проклятая рука, я бы еще долго мог выдержать. А так? Сосчитай-ка у меня пульс.

Другой сосчитал. Ему пришлось держать свои наручные часы прямо перед глазами. Было ровно 5 часов 17 минут. Кончиками пальцев он ощущал биение чужого пульса.

– Сто, – сказал он, хотя насчитал 120.

Теперь было уже 5 часов 18 минут: прошло сто двадцать биений пульса. Сто двадцать. Заполните, пожалуйста, прописью, – так обычно пишут на бланках и счетах.

Он все еще крепко держал кисть Однорукого и делал вид, что продолжает считать. Кожа на запястье была сухой. Может, конечно, сухой была его собственная кожа. Но у Однорукого был жар. Пульс 120. Так что сухой была, вероятно, кожа Однорукого. Сто двадцать, нельзя, чтобы было еще больше, размышлял он. Хотя, скорее всего, предотвратить это никак не удастся. Завтра они непременно должны нас найти.

На горизонте было пусто.

Однорукий начал стучать зубами. Лоб у него был горячим. Жар и озноб сменяли друг друга, волна за волной. Дрожь начиналась внизу, в ногах, а потом поднималась по телу, как вода. Когда волна добиралась до плеч, обрубок руки шевелился и дергался. Однорукий всякий раз скрипел зубами, будто кто-то грубым напильником медленно водил по краю железного листа. Но он не кричал, этот Однорукий.

Другой говорил непрерывно и быстро. Он не знал, что он должен и может сказать, ему не хватало связных слов. А еще у него не было времени, чтобы придать какой-то особый смысл своим словам. Он видел, что не важно, что он говорит: Однорукий все равно его не понимает. Поэтому он говорил все подряд. Быстро, громко, не останавливаясь.

Когда Однорукий вдруг перестал дрожать и обмяк, Другой какое-то время продолжал говорить, он не мог так сразу остановиться.

А потом снова настала великая тишина.

Солнце взошло. Оно уже поднялось на палец над горизонтом, когда Другой заметил его. Однорукий был без сознания. Но он так и не закричал. Пусть кто попробует такое повторить, подумал Другой. Вот за это уважаю! И тут он вдруг испугался, что Однорукий умрет. Он соскользнул к нему и прижался ухом к его груди. Однако сердце билось. Оно билось равномерно и спокойно, даже, пожалуй, несколько замедленно. Он взял уцелевшую руку и стал еще раз считать пульс.

– Девяносто, ну вот видишь.

Солнце стало заметно пригревать. Теперь оно стояло не меньше чем на восемь градусов над горизонтом, прикинул он. Небо было совершенно ясным и безоблачным. Клубился легкий туман. Океан сверкал как ртуть.

Должно быть, обморок Однорукого перешел тем временем в сон, потому что, очнувшись, тот почувствовал свежесть и почти полное отсутствие боли.

– Что это было? – спросил Однорукий и испугался.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил в ответ Другой и заторопился: – А как насчет завтрака?

Он налил в кружку на треть виски и протянул ему. Однорукому потребовалось какое-то время, пока он сообразил взять кружку левой рукой. Культя перед этим каждый раз рефлективно дергалась. Но Другой уже знал об этом и вовремя отвел глаза.

Пустой желудок не принял алкоголя. Другого вырвало, и он быстро съел плиточку шоколада.

– Сделай еще глоток, – сказал Однорукий. – И подержи во рту, прежде чем проглотить.

Но Другой не захотел. И прошло немало времени, пока исчез привкус желчи.

Они снова сняли куртки. Солнце косо палило с неба, и жара усиливалась с каждым ударом сердца. Они сдирали с себя отслоившиеся полоски кожи, и это было своего рода игрой: если им удавалось отделить особенно большой кусок целиком, они рассматривали его на свет. На коже были видны прожилки и разные узоры. Раньше они даже не знали, какие красивые линии и рисунки носят на собственной коже.

– Странно, – сказал Другой, – странно, чего сейчас только ни видишь и ни замечаешь!

Однорукий промолчал, ему стала не интересна его кожа.

КОЖА ЧЕЛОВЕКА ПОКРЫТА БОЛЕЕ ТОНКИМИ И РЕДКИМИ волосами и в большинстве случаев не такая толстая, как у остальных млекопитающих, и толщина ее зависит от месторасположения на теле человека. Так, толщина дермы на веке составляет всего около 0,5 мм, а на пятке от 2 до 3 мм, подкожной клетчатки на голове – от 0,6 до 2 мм, на остальном теле – от 4 до 9 мм, у полных людей на животе достигает даже 30 мм. Наружный слой кожи защищает тело от механических повреждений и вредных воздействий извне. Обладая чувственными функциями (температурные ощущения, умение ориентироваться на местности, осязание, чувство пространства), кожа передает впечатления самого разного рода.

Если человек теряет более трети поверхности кожи, обычно он умирает.

В прежние, нецивилизованные времена человеческую кожу любили использовать для изготовления предметов украшения и тому подобного, причем для сохранения эластичности ее сдирали с пленников живьем. В пределах западной культуры обычай этот сегодня умер.

Те участки, где они сняли обгоревшую кожу, были красными и блестели. Новая кожа на ощупь была шелковистой и похожей на пергамент. Было очень приятно поглаживать ее пальцами.

По правому борту медленно проплыл парусник, его торчащий из воды треугольный парус отливал ярко голубым и лиловым, бахрома щупалец полоскалась на глубине. Он прошел вне их досягаемости. Ничего другого на горизонте видно не было.

– Гонг к обеду! – сказал Однорукий, после того как они еще какое-то время смотрели вслед медузе-паруснику. – Солнце в зените.

Они съели по плиточке «Шокаколы». Попробовали слегка разбавить свой глоток виски морской водой, чтобы увеличить паек. Но вкус оказался таким мерзким, что в дальнейшем им пришлось оставить подобные попытки. От соли во рту горело. Слава богу, мятный вкус жвачки слегка смягчил горечь.

Они попробовали поспать, по очереди, чтобы не пропустить самолет. Но спать было трудно. Жара, жажда и рука не давали им покоя.

Они задремали. Иногда один из них вскидывался и осматривал горизонт.

Наконец они заснули.

Однорукий видел во сне, как играет на фортепьяно, и много бутылок содовой, холодной как лед.

БУТЫЛКА СОДОВОЙ СТОИТ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ 5 ЦЕНТОВ, в Германии 20 пфеннигов. Виски на вкус лучше всего, когда в него добавляют немного содовой и кладут кубик льда. Старые джентльмены с большим удовольствием пьют виски, разумеется, неразбавленным. Пропустив глоточек, хорошо съесть соленый кренделек, чтобы возбудить вкусовые рецепторы языка.