Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

Иосифу никто ничего не объяснил, не предложил делать так, как делали все. Он не знал имена ессев, старейшины. И его никто не спросил: кто он?

Иосиф встал голыми коленами на щебёнку и, с трудом удержав крик, рухнул на бок. Ему было стыдно перед замершими ессеями. Он раз за разом поднимался и вставал на колени и вновь, плотно сжав губы, валился на бок, чувствуя резкую, нестерпимую боль. Он возился позади ессев. А они, словно каменные, неподвижно стояли на коленах с поднятыми руками и молча творили молитвы.

По знаку старейшины люди поднялись на ноги и ушли под навес скалы, где стояли грубо сколоченные столы и лавки. Повар налил каждому в подставленную деревянную чашку похлёбку, протянул кусок хлеба, дикие маслины.

Едва Иосиф поднёс ложку с дурно пахнувшим варевом к губам и чуть потянул его в себя, как вздрогнул всем телом от чувства отвращения, гадливости и тошноты. Он быстро зажал левой рукой губы и напрягся, чтобы не извергнуть из себя то, что было в желудке, потом осторожно оглянулся. Все торопливо кушали и смотрели только в свои чашки. Сидели неподвижно. Иосиф не смог побороть тошноту и не решился кушать баланду. Он осторожно отщипнул зубами кусочек хлеба и опять зажал пальцами губы, чтобы не выплюнуть изо рта гадость и мерзость. Применив невероятные, неизвестные ему до сего дня усилия, он проглотил плохо разжёванный кусочек хлеба. Но его желудок не хотел принимать нечто ужасное, и возмущённый поступком Иосифа толкнул кусочек назад. Иосиф зажал губы двумя руками и напряжением всего тела вернул пищу в желудок. Потом взял маслину. Она была невкусной. Он такие маслины никогда не ел. Непроизвольно Иосиф вспомнил, как недавно, поздно утром мать входила в его спальню и нежным голосом говорила: «Что ты хочешь покушать, моя девочка?» Он лежал на мягкой постели под пушистым одеялом и неторопливо называл то вкусненькое, что хотел бы съесть.

Иосиф осторожно огляделся. Ессеи жевали маслины, продолжая смотреть вниз. «Они, наверное, все беглые рабы. А я зачем здесь? Я смогу выдержать один день. А завтра за мной придёт мать. И я скажу Аристобулу, что не смог противиться воле матери, хотя истово хотел остаться у ессев на три года, что я был огорчён, но я почтительный сын своей матери». Его душа, укреплённая этим размышлением, воспрянула, он ощутил облегчение.

Когда люди встали из-за столов и пошли мыть чашки, Иосиф, прикрывая ладонью варево, отступил к обрыву и выплеснул баланду в пропасть. Туда же полетел и кусок хлеба.

В горной долине Иосиф ощутил то, что он всегда ощущал после еды, поискал взглядом отхожее место. Его напарник поднял с земли мотыгу и знаком предложил Иосифу следовать за ним, в лес. Там он выкопал ямку, усадил над ней Иосифа и укрыл низ его тела со всех сторон своей одеждой, бараньей шкурой. А потом ессей направил Иосифа, опять же знаками, вниз к пещерам, чтобы юноша принял полное очищение водой.

Нелепость положения, в котором он оказался, угнетало Иосифа более чем ходьба по полю с ярмом на шее. У него заплетались ноги, и он с размаху падал лицом на землю. Ему хотелось лежать на ней неподвижно, но ессей знаками поднимал Иосифа, указывал пальцем на солнце, оно клонилось к закату. Выделывая ногами кренделя, словно занимаясь странной пляской, Иосиф продолжал таскать за собой соху. Он мысленно торопил солнце, чтобы оно как можно быстрей исчезло с небосклона. И когда его последний луч мелькнул в долине и в ней тотчас появился сумрак, ессей повёл Иосифа к пещерам. Юношу обрадовало, что перед трапезой не было молитвы. Он заставил себя съесть баланду и хлеб. И уже хотел направиться в пещеру, чтобы лечь спать, как увидел, что ессеи встали на молитву.

Пользуясь сумраком, Иосиф поддерживал себя руками, часто опускался с колен на пятки.

Наступила тёмная ночь, а ессеи продолжали молиться с поднятыми руками. Иосиф тихим шёпотом спросил наставника:

– Долго будем стоять?

– Всю ночь. До первого луча солнца.

В полной растерянности Иосиф рухнул на бок. Встал на колени. Но ему хотелось спать, и он заснул. Его разбудило собственное падение на камень. На площадке было тихо. Ессеи стояли на коленах неподвижно. Один Иосиф двигался: раз за разом валился то на левый бок, то на правый. И после многих падений юноша не проснулся.

Он ощутил, что чья-то сильная рука резко встряхнула его, а потом поставила его на ноги. Иосиф открыл глаза и несколько секунд с удивлением смотрел на голых людей, которые перед обрывом принимали водное очищение. Он не сразу вспомнил, почему он здесь, среди нищего народа. Его мышцы болели, руки не могли удержать пустое ведро. Наставник окатил водой Иосифа, и он оживился.

И пока они оба заканчивали вспашку поля, другие ессеи разбрасывали зерна по чёрной плодородной земле. Можно было отдохнуть, тем более что ноги подкашивались у Иосифа. Наставник знаком повёл юношу в пещеру, где стояли мельничные жернова, засыпал в них зерно и начал вращать один, указав пальцем на второй круг. У Иосифа от прошлой работы кружилась голова, а едва он встал за мельницу, как тотчас рухнул на неё. Иосиф с трудом поднялся на колени и вцепился двумя руками в ручку, начал вращать круг. Глядя на белую от мучной муки стену пещеры, Иосиф с раздражением мысленно спросил себя: «Что я здесь потерял среди неграмотных людей? Что я ищу?» Продолжая работать, он начал сердиться на мать, которая не запретила ему пойти в пустыню.

Во время трапезы он увидел, что на его ладонях и пальцах появились шишечки. Потом во время работы они лопнули. Он показал руки наставнику. Тот в ответ только пожал плечами. И Иосиф вновь начал крутить мельницу. На ладонях выступила кровь. Ладони прилипали к ручке. Ему было очень больно и очень жалко себя. Слёзы скользили по его лицу.

Он сердился на мать и мысленно упрекал её за то, что она не спешила прийти за ним.

Когда они заполнили мукой деревянный ящик, и Иосиф, облегчённо переводя дух, сел у стены, наставник знаком позвал его за собой. В каменной яме не было воды. Наставник протянул Иосифу связанные вместе два бурдюка. Себе взял четыре, и они начали спускаться в пропасть, где далеко внизу пробегал ручей.

Спускаться в пропасть было легко, но когда с бурдюками, полными воды, Иосиф двинулся вверх по тропинке, он задрожал от ужаса, потому что подъём был крутой и длинный.

Наставник быстро ушёл вперёд, и юноша, напрягая свои физические и духовные силы, бросился за ним. Хрипло дыша, задыхаясь, он вновь начал сердиться на мать, прерывисто бормоча за спиной ессея:

– Я не хотел сюда… Почему ты промолчала?.. Нет! Ты сказала: «Иди». Нет. Ты приказала, а я – покорный сын. Я не мог отказаться. Я молил тебя: «Позволь остаться дома». А ты вновь сказала: «Иди!»

Из-под его ноги выскочил камень, и Иосиф потерял равновесие, отчаянно замахал руками, словно пытался взлететь в воздух, повалился на спину. И вместе с бурдюками покатился по крутому горному склону вниз, к ручью. Там он умылся холодной водой, чтобы смыть с лица слёзы и повесил себе на шею бурдюки. А чтобы вновь не опрокинуться на спину, Иосиф согнулся и на четвереньках пошёл в гору, сердито вопрошая себя: