Владислав Лебедько - Евангелие от Агасфера

Безусловно, на краю сознания, все эти мысли кружились, но давать им ход решительно не хотелось. Главенствовали совершенно иные устремления, подогреваемые возбуждением после бессонной ночи – образы страстных Аниных объятий – на первом плане, обрамляемые куда более расплывчатыми картинами будущих авантюрных путешествий по миру в компании новых замечательных друзей.

Кстати, вопрос об объятиях Анны решился совершенно неожиданно – Фёдору даже не пришлось искать случая уединиться с нею и проявлять настойчивость. Завершив, наконец, трапезу, из-за стола первым поднялся Альгис – вновь обретя наклонность к мелодекламации и театральным манерам, он обратился к нашему герою:

– Душа моя! С сего дня ты гость на моей даче. И не вздумай возражать – это будет незабываемый отдых – в уединении – в воистину райском уголке – на Тракайском озере. Поживешь там в своё удовольствие некоторое время – покуда я не изготовлю тебе новые документы взамен утерянных. К тому же, иногда к тебе кое-кто будет наведываться, как я полагаю!, – взоры его обратились к Анне, и та, как ни в чём не бывало, отвечала:

– Конечно, я буду навещать тебя.

– Ну вот, голубчик, всем необходимым ты будешь обеспечен, так что изволь – через десять минут жду тебя в машине!

Вновь за него решали, но дело обернулось столь стремительно, и так отвечало его мечтам, а долгий, вновь погружающий в испытанное ночью состояние сладчайшего растворения в чём-то необозримо-волшебном – Анин поцелуй на лестнице – всё это отодвинуло любые сомнения до такой степени далеко, что Фёдор Михалыч, распрощавшись с весёлой компанией, вскоре спустился вниз и водрузился на сиденье комфортабельного «Гелендвагена».

По городу вначале ехали молча. Фёдор кемарил, а Альгис, в свою очередь, выказал деликатность и не стал его беспокоить своими заливистыми речами. Минут через пять, однако – поставил «Pink Floyd». «Кислотные» гитарные соло Дэвида Гилмора и баритон Роджера Уотерса сон не только не углубили, но возымели обратное воздействие – для Дяди Фёдора эта музыка была увязана с воспоминаниями о выпускном вечере в школе, жене и всей прошлой жизни. Он встрепенулся – сонливости как не бывало. Вспомнился странный ночной рассказ про Вечного Странника. Альгис заметил, что пассажир проснулся:

– Не спится?

– Вспоминаю рассказ про Агасфера. Может быть, мне показалось, но Жорж, как будто намекнул, что между ним и Агасфером существует некая странная связь. И даже вроде как он этим самым Агасфером и является… Что ты об этом знаешь?

– Всякое может быть, душа моя! Я и сам человек скептический, однако же, и отрицать чудеса, в этом мире происходящие, не стану.

Ответ был в высшей степени уклончивым. Фёдор не унимался:

– И всё же: Агасфер он или нет?

– Друг мой! Пять лет жизни отдал бы за твоё спокойствие по этому поводу, но, посуди сам, как я могу тебе ответить на сию апорию однозначно, когда сам я с Жоржем знаком лишь с тысяча девятьсот восемьдесят шестого года? Невероятных чудес, которые он отмачивал с удивительной легкостью, я повидал за эти годы немало, и многие из его деяний превосходили моё воображение и обычные человеческие способности. Но вот истоки этих его возможностей… Как я смею о них судить – обретены ли они сотни лет назад, или же Жорж сподобился обучиться магическому искусству, в ходе своих путешествий и встреч с замечательными людьми в шестидесятых-семидесятых годах двадцатого века? Сложнейшая тема! Но, существует, так сказать, официальная версия его биографии, которую я, вкратце, готов тебе поведать, душа моя!

– Ну что же, охотно послушаю.

За двадцать минут, пока ехали до дачи, и еще за пару часов уже на самой даче, Фёдор Михалыч сподобился услыхать историю хотя и не из седой древности, но, может быть, не менее увлекательную и необычную. По словам Актёрыча выходило, что Жорж Хейтин – так он рекомендовался на публике – родился в тысяча девятьсот тридцатом году. Благодаря особым тренировкам, начатым еще в юношеские годы, он до теперешнего почтенного возраста – а выходило, что Жоржу ныне восемьдесят девять лет, сохранил отменное здоровье и силу, которым мог бы позавидовать любой сорокалетний мужчина. Появился на свет будущий волшебник в Берлине, в семье русских эмигрантов: отец – еврей – преподавал философию и подвизался в кругу известного русского же философа Александра Кожева, давшего новое развитие знаменитой гегелевской теме диалектики Господина и Раба (сноска). Мать – русская – домохозяйка – увлекалась оккультизмом, посещала кружки последователей Блаватской и Штайнера (сноска). В тридцать третьем году, когда к власти окончательно пришли нацисты, семья переезжает в Париж. Стараниями матери, в дом начали захаживать ученики величайшего мистика и мага двадцатого века – Георгия Гурджиева. Отец в тридцать пятом умер. Тогда мать была приглашена кем-то из учеников Гурджиева в местечко Фонтебло, в замок, где и располагалась Школа. Достаточно быстро она и сама заняла место среди наиболее ревностных последователей Георгия Ивановича.

Не мудрено, что юный Жорж, воспитываясь в столь экзотической атмосфере, сумел впитать в себя очень многое – а главное – дух учения Мастера. По словам самого Хейтина, уже вполне в сознательном возрасте – с пятнадцати до восемнадцати лет, он не только прочитал все книги Гурджиева, но практиковал его систему упражнений, и даже выполнял ряд заданий великого мистика. После смерти Гурджиева, случившейся в сорок восьмом году, юноша, уже весьма подкованный в эзотерических науках, возвращается в Париж, где поступает в знаменитый Колледж де Франс. Юность его проходит в кругу таких громких в философской среде имён как Жорж Демюзиль, Гастон Башляр, Жорж Батай, Мишель Фуко. (Историю про кружок Пьера Клоссовски, палача и жертву, встречу со своим ровесником – Жаком Деррида и последним из алхимиков – Фулканелли – Фёдор слышал и ранее). Около года путешествует по Латинской Америке, пьёт психоделическое варево шаманов Амазонии, посещает танцевальные мистические марафоны в Рио-де-Жанейро, в Буэнос Айресе заводит дружбу с Хорхе Луисом Борхесом. Возвратившись в Париж в конце пятидесятых, как и многие тогда, увлекается лекциями Жака Лакана и умудряется в течении трёх лет пройти индивидуальный анализ у последнего. Однако, начинает разочаровываться в слишком рафинированной среде последователей Лакана, и неожиданно – такого рода траекторий – из-за лютых противоречий между двумя учениями ни до него, ни после никто, пожалуй, не проделывал – перемётывается в Цюрих к Карлу Юнгу и, вплоть до смерти отца глубинной психологии, остаётся подле него, изучая недра коллективного бессознательного. Ежегодно, вместе с мэтром посещает знаменитые семинары «Эранос», где сближается с Карлом Кереньи, Клодом Леви-Строссом, Джеймсом Хиллманом и Мирча Элиаде. Вновь встречает на заседаниях «Эраноса» своего первого учителя – Демюзиля, и тема трикстерства с новой силой воспламеняет его воображение. Как мы видим, за весьма короткое время, молодой человек исхитряется уместить в себя практически все сколько-нибудь значимые философские, культурологические и мистические учения того времени, несмотря, подчас, на их совершенную несовместимость.