Мария Рыкова - Дело во мне

«Господи, господи… мы, мы такие маленькие, такие ничтожные. Что если сейчас упадет метеорит? А если, а если война? А если эпидемия? Сейчас же везде одни болезни…Что делать, что? Я не справлюсь один. Мне нужна помощь, нужна… мир такой огромный. А я не умею зарабатывать деньги, я боюсь людей. Я, я задыхаюсь… я боюсь»

До школы оставалось несколько метров. А он все еще слышал этот спор внутри собственной головы, который он даже не контролировал. Робби был уже на территории школы, когда его окликнул охранник.

– Эй, парень. Ты чего? – спросил он охрипшим голосом.

Тот поднял на него пустые глаза и, усмехнувшись, сказал:

– Извините, – сказал Робби, слегка наклонившись вперед, и продолжил подниматься.

Охранник лишь недоверчиво покачал головой и закурил.

Первым уроком стояла живопись. Робби зашел в класс, не поднимая головы. Но никто и без этого никогда не обращал на него внимания. Робби не принадлежал к числу тех, кого без конца обсуждали девочки или уважали старшеклассники. Он был, скорее, поводом для колких шуточек и приколов. И никто не слушал его замысловатые речи о вселенском балансе и красоте, потому что истории одноклассников про блюющего чувака на чьей-то старой хате, передоз девчонки во время секса и разбитое стекло отцовского «мерина» – тут есть что обсудить, а кого волнует красота? Да хрен с ней, слишком сложно.

– Где тебя носило, ты ведь никогда не опаздываешь? – спросил Тема.

– Я шел пешком.

– Чего? В такой дождь?

Робби посмотрел сначала на Тему, потом на ливень за окном, снова на Тему.

– А. Ну ясно.

– Хороший ответ. Какие новости на западном фронте?

– Без перемен, если не учитывать, что я потихоньку съезжаю с катушек. По ходу, это из-за…

– Орфеев. – Робби резво отозвался, машинально улыбнувшись немолодой учительнице, которая явно злоупотребляла розовой помадой и ядовито-голубыми тенями. «Жуткое сочетание. И никто ей не скажет…»

– Екатерина Альбертовна, я тут.

– Я вижу. Опоздал, так еще и болтаешь. Бери мольберт и усаживайся. – Екатерина Альбертовна тяжело вздохнула. – Вас тут никто не держит, хотите уйти, пожалуйста – дверь открыта.

– Да-да, извините. – Робби кротко улыбнулся. У него всегда это получалось. Когда это делал Тема, хотелось отвернуться.

– Ага, конечно, – сказал Робби Теме, – я бы с радостью ушел. Но потом начнется. – Помолчав немного, он с усмешкой добавил: – Мысли такие в голову лезут. Так всегда бывает, когда чего-то очень ждешь. Начинаешь бояться, что что-то пойдет не так.

– Э, погоди. Сначала мы отпразднуем, а уже потом будем вместе генерить мысли о тщетности нашего прогнившего бытия. Я что, зря старался? Ты кого-нибудь нашел? Роб? Алло, ты тут?

– Да, да… Я нашел. Скинул вк список. Слушай, а если я сойду с ума, я ведь не смогу ходить в нормальную школу, да?

– Да. И мне эта идея не нравится. Кто еще будет задавать мне такие тупые вопросы? Очнись. – Тема говорил однотонно, так, словно он знал одну эмоцию, но по неведомым причинам забыл, как ей пользоваться. – Потом расскажешь. Ну а вообще, – если тебе интересно мое мнение, – это все твоя сумасшедшая семейка. Тебе пора сваливать от них.

Робби с каменным лицом слушал Тему, залипнув на мусорное ведро. Все его мысли были о большой перемене, и они приятно грели ему сердце. Он наконец-то покурит.

Каждую секунду миллиарды человеческих жизней касаются друг друга на бесконечной прямой безграничной материи. Непрерывное взаимодействие живых тел и душ, заставляющее реальность видоизменяться, подстраиваться, где-то бунтовать. Короче, жизнь была и оставалась жизнью, и все как всегда.

Робби шел домой неохотно, в абсолютном отсутствии. Сегодняшний вечер обещал быть предсказуемым, а завтра у него день рождения. Это отвлекало его мысли от утреннего инцидента. Он, как всегда, смотрел себе под ноги, нахмурив лоб. Ему сильнее прежнего хотелось напиться завтра. Но прежде надо было придумать причину, по которой он не будет ночевать дома завтра ночью.

Он, конечно, мог наврать, что пошел к бабушке, но мать, скорее всего, позвонит ей и все узнает. Надо было придумать что-то похитрее.

Улицы, серый цвет, много окон, туманное небо, блеклое солнце, запах сырости, звуки шагов, серьезные лица, вонь метро, старинные здания с пластиковыми дверьми, кричащие безвкусные вывески, перекошенный тротуар – так выглядела его дорога домой по Василеостровскому району. Ветер всегда дул откуда-то из глубины улицы. Частые перекрестки, сверкающие линии рельс, паутина из проводов с сотнями пересечений, которые рубили небо на множество осколков. Иногда на пути возникал бродяга, покинутый миром, разозливший жизнь своей жалостью, со стертым лицом, пустыми глазами и покрасневшими от холода руками, которому не хочется помогать.

Питерские улицы для Робби – это запахи. Он помнил, как пахнет Невский, легко угадал бы Английский проспект или Ростральные колонны; особенно ему нравился запах мостов. Он любил приходить вечером на Исаакиевский мост, вставал на середину и, опираясь руками о перила, слушал ветер, пробовал его на вкус, ловил настроение, любые перемены. Робби нравилось думать, что он похож на этого вечного странника, неуловимого и бесконечного. Для него ветер был самым ярким проявлением жизни; чувствуя его в волосах, на щеке, в рукавах и воротнике пальто – он вспоминал о себе. Вспоминал, что жив, что умеет думать, слышать, касаться, чувствовать тепло. Все уходило прочь, любые сомнения в смыслах. «Ветер жив, значит, и я с ним. Ведь он откуда-то взялся, для чего-то он нужен? Значит, и я тут не лишний». Он часто размышлял о том первом мгновении, когда лицо планеты впервые почувствовало на себе его дразнящие прикосновения. Момент рождение ветра, огня, первой песчинки – как это было? Он рисовал в голове будоражащие воображение образы, в которых было все – и восхищение, и ужас, и смех, и нежность. Ему нравилось примирять контрасты цветов и форм, создавать им условия, а потом снова погружать их в конфликт, начиная войну за правду, за право существовать. Буря эмоций сменялась гладкой и пустынной пустотой. Робби убегал в эти бесконечные долины, где не было людей, которые мешали ему спокойно гулять по садам воспоминаний и вдоль металлических путей логики.

Люди, думал он, как много людей не способны даже близко представить такое. Они не способны вообразить, что ветер может вдохновить на подвиг или геройство. Они рубят сплеча, не пытаясь даже разобраться, послушать, приглядеться. «Гения видно сразу!» – кричат они. Робби не слушал. Точнее, делал вид. Втайне он, скорее всего, боялся, что это правда. «Вдруг я просто сошел с ума, и все эти образы рождены больной фантазией, покалеченной в раннем детстве? Что если в один день я не вернусь из этого мира? Нет, нет, нет». Робби отмахивался и старался эти ужасы запрятать в дальний угол, куда не добивает свет. Он любил свои долины и мечтал однажды увидеть их в жизни. Мечтал о том, как будет собирать чемодан, старательно выбирая вещи и книги; как поедет в аэропорт, сядет в самолет и закроет глаза. «Я еду на поиски долины, которой нет. Я как ветер, который никогда не останавливается, который везде и нигде, принадлежащий только себе, неуловимый вечный странник».