Мария Рыкова - Дело во мне

Фиолетовая подсветка, черные силуэты и однотонные удары музыки. Она стояла на пороге квартиры, держа в одной руке бутылку вина, в другой – пачку сигарет Treasure. На ней было черное пальто, а под ним – платье из роскошного шелка, с элегантным разрезом, идущим от ключицы до подмышки. Длинные пепельные локоны падали на плечи. Поднимаясь, она сомневалась, стоило ли ей приходить. Внизу ее ждала машина «если что – я тут же уеду», подумала она, сжимая в ладони брелок. Теперь она с грустью смотрела впереди себя, не понимая причины своего появления здесь. «Бесцельные дергания под музыку с перегаром и глупым лицом с выражением животного восторга – на это ты хотела потратить свой вечер? Лучше бы дочитала главу про специфику квантомеханического понимания…»

– Ну наконец-то! Маша! – На девушку выскочила Алина Миронова, низенькая пухлая девочка с огромными глазами и маленьким ртом. На ней был нелепый розовый костюм, похожий на пижаму, никак не сочетающийся с ее манерой держаться по-королевски надменно. Алина подлетела к гостье, разглядывая ее платье снизу вверх. Потом она повернулась к толпе и завопила: – Народ, Маша! Маша пришла! Она наконец-то выбралась из своей кельи!

В ответ несколько человек завыли и ринулись в прихожую.

Робби стоял возле столика с напитками, допивая вторую бутылку белого вина. Услышав животные крики, от неожиданности выронил из рук бокал. Содержимое большими каплями растеклось по сверкающей стеклянной поверхности. Несколько крупных осколков упали на пол. В глазах у него двоилось. Не удержав равновесие, он упал на пол и, наугад водя руками, принялся собирать осколки. Какой-то парень, проходя мимо, задел его ногой, ругнулся и помог Робби подняться. Потом всунул ему в руки новый бокал с непонятным содержимым. Робби не запомнил его имени. Его мутило от запаха алкоголя. Он почти поднес бокал к губам, но вдруг увидел на нем кровавые отпечатки. Робби посмотрел на правую ладонь – из нее в нескольких местах алыми струйками вытекала кровь. «Вот блин. А как же Алиса…»

Робби как-то неуклюже развернулся к толпе и начал искать глазами сестру, но вместо лиц видел лишь смазанные черты и ритмичные движения поднятых рук. Он снова посмотрел на ладонь, а потом на осколки на столе. Звуки на фоне притихли. Остались только удары сердца где-то в голове и горле. Робби взял один и принялся изучать острые сколы в попытке сосредоточиться. Через несколько секунд он услышал непонятный, незнакомый ему прежде звук, напоминающий хруст свежей капусты. Все краски вокруг обострились. По руке пробежало тепло. А музыка становилась все громче, громче, пока не превратилась в одну большую звуковую лужу.

Вдруг кто-то начал сильно толкать его по плечу. Робби с трудом повернулся и увидел перед собой девочку. Она с широко раскрытыми глазами трясла головой, постоянно дергая его за руку. Робби отвлекся на ее прическу – огромная копна черных вьющихся волос, которая напоминала ему сладкую вату. Только черную. Он потянулся к ним рукой, но девочка успела увернуться и куда-то убежала. И тут Робби понял, что она хотела сказать. Его охватил синий ужас – вся его правая рука, вплоть до локтя была исписана струйками крови, которые в некоторых местах превращались в запекшиеся островки. Робби бросило в лихорадку. Он в панике начал искать дверь в ванную. Как назло, в такие моменты напрочь забываешь все важные детали, вроде своего имени или названия любимой песни. Робби пару раз забыл свою фамилию и день недели. Было неловко, но тогда у него хотя бы не текла кровь из руки.

Он судорожно схватился на дверную ручку здоровой рукой и после нескольких неудачных попыток как-то смог закрыться изнутри. При ярком холодном свете рана выглядела еще ужаснее, чем ему хотелось. Но за аптечкой Робби не побежал. Он подошел к раковине и попытался успокоиться. Множество маленьких надрезов выталкивали из себя все новую кровь. Гляди, еще минута, и рука начнет захлебываться. Робби в другой день давно бы рухнул без сознания, как шкаф. Но сейчас он принялся с бесстрастным любопытством рассматривать свою руку, а после поднял глаза к зеркалу.

На него смотрел кудрявый, как пудель, мальчишка, который напился и, как полный дурак, начал творить фигню на вечеринке у друга. Он пристально вглядывался в каждую линию своего неправильного лица и с трудом верил, что это можно полюбить. «Вот бы встретить того, кто полюбит всего меня, все-все во мне, без исключения». Он сомневался, что это возможно, но почему-то ему казалось что в таком огромном мире должен быть кто-то, кто видит дальше твоего лица; кто знает об истине и любви. Пусть даже это не человек, а сила какая-то, что ли. Или закон. Робби искренне старался в это верить, потому что эта вера была единственной ниточкой, которая берегла его от удушливых объятий безумца, жившего внутри него.

Робби никого так не боялся, как его. Он не знал в мире страха огромней и уродливей, чем страх перед этим безумцем, который питался его разумом и постоянно пытался выбить его из строя, запугать, сделать невменяемым, бесполезным. Страх, который ждал его в каждом темном углу. Ниточка веры в Бога, во вселенский баланс давала какие-то гарантии, что все то дерьмо, через которое ему приходится ползти и пробираться каждый день – а именно через свои уродливые мысли о себе, через ненависть к отцу и матери, через жалость к собственной слабости, – отмоется, а бесконечные попытки поступать правильно – окупятся. Главное, чтобы эта ниточка не превратилась в петлю, на которой все и закончится. Будет грустно.

Он не хотел жить – да. Робби это казалось сущей ерундой. В его возрасте подобные желания нормальны. Ибо каждый второй недоделаный поэт-самоубийца. Непонятый и одинокий. В этом нет особой прелести, как раньше. и Робби не хотел этого показывать потому что стыдился. Стыдился себя и того факта, что он как все – скучный и слабый. Специально для этого он придумал защиту – смех. Истерический такой, пугающий. И еще шутки. Лучшего прикрытия нет, думал Робби, но в глубине души он знал – источник этого смеха отчаяние. Сейчас он видел в отражении свою злую улыбку, но также видел и дрожащие нижнюю губу и блеск в глазах. Он чувствовал себя жалким, потому что даже умереть достойно не может. Смелости не хватает – причем ни жить, ни умереть. А этот его подростковый бунт, сопротивление – всего лишь ничтожные попытки проявить себя. Но на них-то все и заканчивается. И это тоже было грустно.

Робби чувствовал внутри себя протест против этого состояния, и к своему несчастью, по знакомому каждому неудачнику закону подлости, вспомнил утренний инцидент. Навязчивые мысли, как приставучие пчелы, начали крутиться вокруг его головы. Робби отворачивался от них, как мог. Но, как это обычно бывает при долгом сопротивлении, в какой-то момент, причем совершенно непредсказуемый, тебе становится все равно. Полностью и совершенно. И в этот момент он снова услышал знакомый голос: