Мария Рыкова - Дело во мне

– Это все знают. Ты за ними понаблюдай. Все поймешь. Но я думаю, тебе этот малой не понравится. Не твой формат, зай. Он зажатый, стеснительный. С ним особо никто не общается. А тебе не такой нужен. – Марк посмотрел на нее, как смотрят на молодых студенток старики-преподаватели, у которых пубертатный период остановился на стадии формирования, – пошло, явно заигрывая. Маша с каменным лицом выслушивала его нескладную речь, с трудом веря, что такие люди, как Марк, тоже заслуживают любовь и право на жизнь. Эта мысль будоражила ее, вызывая ментальную тошноту. Марк тем временем беззаботно продолжал:

– Пытался я как-то поговорить с ним, но это было лишним. Ну он пару раз задал вопрос какой-то странный и… сложный. То ли про смерть, то ли про бесконечность. Депрессивный, короче, пацан, скучный. Не знаю, что Тема в нем нашел. Они в школе друг от друга не отходят.

Маше пришла в голову очевидная, на первый взгляд, мысль, которая ее даже немного разочаровала.

– Так, может, они…

Марк хохотнул.

– Не, точно нет. – Он сделал глоток виски и поморщился. – Ты что, забыла, как Тема ко всему этому относится? А этот Робби вообще, по ходу, девственник.

– Поверь мне – по внешним показателям вообще нельзя ничего сказать. Я видела таких раскрепощенных девственников, что ваши школьные казановы обзавидывались бы.

– Ну ты-то в этом спец. – Марк похабно улыбнулся.

Маша уже не обращала внимания на Марка. В ее голове зажглась лампочка – теперь она сильнее прежнего хочет узнать, что за парень этот Роберт-девственник. Она отошла от перил, дав понять, что хочет уйти. Марк выбросил сигарету и посмотрел на нее. Мгновение они молча смотрели друг на друга.

– Все, пошли, я замерзла.

– Запала на него?

Она почувствовала укол злобы. Не желая показывать это, чтобы не давать никаких поводов, она грубо выпалила:

– Заткнись, Марк. Ты, когда пьяный, несешь такую чушь. – «И не только когда пьяный. Ты в принципе идиот».

– Ну да, я все понял. – Он ехидно улыбался. – А не маловат он для тебя, подруга?

Маша вздохнула и грустно сказала себе:

– Absentem laedit, qui cum ebrio litigat. – Она взяла его за кофту двумя пальцами и потянула за собой – Пошли, умник. Тебе надо похмелиться.

В тот момент, когда она дернула старую дверь, где-то вдали послышался ужасный вопль. Она резко обернулась в тот момент, когда Марк сделал за ней шаг, и получилось так, что он оказался на уровне ее лица. Она не видела его, но почему-то, повинуясь некоему инстинкту, ждала второго сигнала. Но тут почувствовала на своем лице чужое дыхание и, поддавшись инстинкту самосохранения, резко оттолкнула от себя Марка. Лицо ее исказилось отвращением. Она ничего не сказала. “Какая измена по пьяни? Когда ты любишь кого-то, ты никогда не подпустишь к себе чужака. А если он уже не чужак – разве это измена?»

Когда она зашла в квартиру, первым делом направилась в гостиную, в надежде застать там только одного человека. Его не было. На диване теперь сидели какие-то незнакомые ей лица. Рядом его тоже не было. Она пошла искать Тему. Тот тоже куда-то пропал. Маша увидела Алину и впервые в жизни обрадовалась тому, что знакома с ней. Но Алина была уже на той стадии опьянения, когда слова до мозга просто не доходят. Маша нашла более-менее трезвого парня с умным лицом и спросила у него:

– Робби? Кто это вообще? А, Роберт? Да, он ушел куда-то минут 10 назад. Тему не видел… что? Нет, не один, с девушкой. Да, кажется, они пошли на крышу.

Маша долго время смотрела на этого парня и не понимала, что он говорит. В первую секунду она расстроилась, обиделась, разозлилась, возненавидела, но в следующую секунду бесстрастно сказала:

– Спасибо.

Она быстро нашла свои вещи, накинула пальто и, взяв с собой закрытую бутылку белого Torre Marchini с кухни, как плату за испоганенный вечер, ушла так же незаметно, как и пришла.

Робби стоял на крыше. Он не помнил, как попал сюда. Дул холодный, колючий ветер. Смеркалось. На улицы выползали трудяги и пьяницы. Все счастливые люди, судя по всему, спят, подумал он. Робби видел, как вокруг него плывет небо; на какой-то момент ему даже показалось, что это он сам крутит головой – так стремительно менялись картинки. В голове от напряжения сжало все сосуды, а сама голова будто превратилась в кусок стали. Он посмотрел на телефон. Три пропущенных вызова от Алисы и два от Темы. «Мы ведь только что виделись…» Он попытался позвонить сестре, с трудом попадая на цифры, но на телефоне кончились деньги. Это был последний проблеск сознания, потом все отключилось. Он стоял на краю крыши и смотрел на город. Алая кровь со стуком дождевых капель падала на бетон с посиневшей руки. Бинта уже не было. Робби поднял ее и начал рассматривать сочившуюся кровь без прежнего отвращения, не чувствуя боль. Кровь наполнила собой все впадинки на ладони, которые теперь были похожи на алые реки с высоты птичьего полета. С ладони кровь стекала по пальцам, окрашивая ногти. «Красиво выглядит. А утром, наверное, будет больно. Наверное, утром я пожалею. Наверное, утром я…»

Он посмотрел вниз. И к нему пришла мысль, которая не вызвала никакого ответа внутри. Ни сопротивления, ни возмущения, ни ужаса. И вдруг он расхохотался, почувствовав прилив невероятной жалости к самому себе. Жалость к самой мысли о том, что сделать это. Прыгнуть, полететь и упасть. «Лишь бы это закончилось, лишь бы, лишь бы…» Робби снова посмотрел вниз и резко отпрыгнул назад, на мгновения вернувшись к себе. «Нет, нет, нет… так нельзя, нельзя, я не хочу…» Ему показалось, что он говорил это не себе, а некой сущности внутри него самого, которая желала его смерти. «Это она, она хочет избавиться от меня… она хочет, чтобы я прыгнул… но я… нет, нет, нет!» Робби сделал шаг назад. И вдруг наступила полная тишина. Он почувствовал, как сильно устал, и просто поддался всем мыслям сразу. Они метались в голове, как дикие птицы, сбивали друг друга, дрались, ломали крылья, умирали, а потом снова рождались.

Но в какой-то момент все замолкло. Робби словно провалился в колодец, в котором не было воды, только холодный свет сверху. Эхо, холодный бетон и стены, окружившие его. Не было мыслей о спасении, а бессмысленность его положения вызывала горькую усмешку. Казалось, время само хотело спасти его – оно летело стрелой, с каждым выдохом приближая к какому-то неясному исходу. «Когда-то это должно закончиться. И эта минута, и этот день, и эта жизнь». В глубине души он боялся смерти. Он смотрел вниз и представлял себя там, с размозженной головой, в луже застывшей, липкой крови, с пустыми глазами… Робби представлял это, параллельно оглядываясь на свое прошлое, видел в нем до боли родные лица и смех, улыбки и встречи, радость…радость и любовь. Но, посмотрев на город, он увидел лишь туман – серый и густой, больше похожий на распыленный яд, чем на приятную неопределенность. Он уперся в глухую стену, не сулящую ничего. Он ничего не слышал и не чувствовал. Только звон стучащихся друг о друга мыслей в своей голове. Мыслей тревожных и едких, со скоростью света сметающих друг друга. «Мой собственный разум начал войну против меня». И с каждой секундой он терпел все больше потерь, все больше сил безвозвратно покидало его.