Виктор Вассбар - Понять и полюбить

– Во, правда глаза режет! Стыдно народу в лицо посмотреть! – гордо вскинул голову Долбин

– Кабы так… стыдно ему… Щас от злости в пьяный загул ударится, – проговорил Лаовка.

– Безбожники вы этакие! Постыдились бы! В храме божьем свару устроили! Тфу на вас! – плюнула на пол бабка Семёниха.

– Ты не распаляйся, тётка Глафира. Всё правильно они сказали. Сам видел, как Исидор в позапрошлом годе Долбинскую козу в свой двор привёл, а на другой день Софрон Пимокатов, что из Рогозихи, её и прирезал. Я до сей поры што думал-то? Думал, что Иван продал козу-то ему, а оно вона што… Обманом, стало быть, увёл со двора его.

Долбин, услышав подтверждение своих слов в словах Куприяна Севостьянова, ухватился за это и по выходе из церкви обратился к нему с просьбой изложить всё сказанное на бумаге.

– Я тебе, Куприян, за такое доброе дело полведра вина поставлю, – потирая руки, сказал он ему.

– Завсегда пожалуйста, – ответил Куприян. – Я эту заразу давно хочу со свету сжить. Он, гад этакий, летом курей своих в мой огород пущает, а они, паразиты этакие, все мои огурцы и всякое другое поклёвывают. А весной грядки сделаю, утром гляну, его кошка все их пороет. Мо́чи моей ужо более нет терпеть безобразия его кур и кошки.

– А давай, Куприян, мы сёдня, прямо вот сейчас и составим бумагу, а утром я её свезу в волость.

– Завсегда пожалуйста, айда ко мне в дом. Бумага и перо у меня есть, а вина мне твоего не надо, не любитель я этой заразы, – ответил Севостьянов.

Вечером, прижимая руку к карману штанов, в котором лежала написанная Куприяном бумага, и с улыбкой на губах, Долбин вышел от Севостьяновых. Из окна своего дома на него смотрел отец Исидор.

– Весёлый, паразит! Но ничего… я весёлость из тебя быстро выбью, но сначала с Куприяшкой поквитаюсь. Будет знать, почём вошь на базаре. Ишь, узрел, видите ли, что козу зарезал… И зарезал, твоя что ли? Мне Ванька Долбин 7 рублёв должон, ровно столько коза стоит, вот и забрал своё. Иди, иди, чёрт криволапый, – не отрывая взгляд от Ивана, злился Исидор. – Чтоб тебя черти побрали, прости мя Господи. – Исидор перекрестился, проводил Долбина взглядом до своротка в проулок и направился к столу, на котором стояла початая бутылка водки и тушёный кролик на блюде.

В тёмной ночи, – спутнице лихих людей, плавно плыло по улице что-то огромное и чёрное, – чернее чёрной тучи, нависшей над уснувшим селом. Подплыв к дому бобыла Мисаила Гиреева, чёрное нечто заглянуло в мрачное, пыльное и засиженное мухами окно, и тихо постучало по нему.

Через минуту на другой стороне оконного стекла проявилось заспанное лицо хозяина дома.

– Кого черти носят ни свет, ни заря? – проговорило лицо и застыло в изумлении с открытым ртом.

– Отворяй, дело есть, – проговорило чёрное нечто и направилось к крыльцу.

За дверью послышался шум отодвигаемого запора, – квадратной деревянной жерди и через секунду тёмный зев сеней сонно протянул:

– Батюшка, какого рожна тебе не спится, али черти выгнали в ночь?

– Пущай в дом, разговор есть.

– Без водки, какой же разговор ночью? В сон тянет, – громко зевнув, проговорил хозяин избы.

– И водка есть, и цельный кролик тушёный… будет, с чем разговор секретный вести, – ответил отец Исидор.

– Коль такое дело, проходь, что в сенях-то топтаться, – взбодрился Гиреев.

Войдя в горницу, Исидор попросил хозяина дома задёрнуть на окнах занавески и зажечь керосиновую лампу.

– В темноте несподручно водку по стаканам разливать, – сказал. – Да и собеседника не видать… как будто с привидением речь ведёшь, а лишних глаз нам не нужно.

– Тфу, тфу, тфу! – сплюнул через левое плечо хозяин дома. – В ночи нечисть вспоминать, грех на душу брать. Садь-ко сюды, батюшка, спиной к двери, а я покуда окна-то зашторю, стаканы на стол поставлю и хлебушек… ржаной, духмяный.

Первую бутылку водки выпили за своё здравие, со второй, разлив спиртное по стаканам, Исидор повёл разговор, с которым пришёл в дом к Мисаилу.

– Слышал, небось, какое богохульство учинили в церкви Долбин с Лаовкой?!

– Не токма слышал, но и видел. Обида, прям, берёт за тебя, батюшка! И этот туда же, сосед твой, Куприян Севостьянов, – зло сплюнул на пол Мисаил. – Кабы не заступница – бабка Глафира Семёнова, всю церкву разнесли, охальники этакие. По мне бы, я морды ихние во-о! – взмахнул кулаком Гиреев. – Морды ихние… того… самого…

– Морды?.. Морды не надо. Надо их самих со́ свету сжить, всему миру сельскому благо от сего дела было б… мутят они воду в селе, народ с божьей истины сбивают, напраслину возводят. Артель какую-то сварганили. Мало што ли у нас молокаек-то, – два завода и одно отделение частных заводчиков. Куды ж ещё четвёртое? Безобразничают, трудовой народ в разор вводят. Верно, хотят село по́ миру пустить. Ладно бы это, только где ж это видано, чтобы на меня при всех прихожанах напраслину возводить. Я, – Исидор ударил себя в грудь, – чтобы я… да чужое… да ни в жизть… у меня своего полон двор… и корова с тёлкой, и бараны… один, и курей и гусей и уток… не счесть! А они… коза-а-а… Нашто она мне сдалась, коза ихняя. Её мяса мне только-то на дён десять и хватило.

– Дак… эт самое, надать тогда их эт самое… того… – Гиреев ударил кулаком об кулак, прокрутил один о другой, потом ребром ладони правой руки ударил по кулаку левой, показывая этим, что всем врагам нужно откручивать и рубить головы.

– Надо, чтобы не на́ людях, чтобы никто не видел… – поучал Гиреева поп Исидор.

– Значит, ночью… Щас и пойдём и открутим у них головы, чтобы, эт самое, неповадно было напраслину возводить на достойных людёв… А ты у нас, батюшка, самый достойный из всех достойных, скажу я тебе… поэто я и люблю тебя отец Исидор, как ту самую Сидорову мать… вот! – с трудом закончил свою речь Мисаил и, уронив голову на стол, провалился в глубокий сон.

– Вот паскуда, водку мою выжрал, кролика сожрал, и уснул. Эй ты… проснись!

Но Мисаил не просыпался, он «мычал» и что-то бормотал во сне, или не во сне, а в хитром забытье. В каком именно состоянии знал только он.

Собрав в тряпицу остатки кролика, сунув их и бутылки в карманы рясы, Исидор покинул дом Гиреева. Лишь только закрылась за ним дверь, Мисаил поднял голову со стола, встал со скамьи и уверенной походкой направился в сени, где, тихо скрипнув деревянным брусом-задвижкой, закрыл входную дверь.

– Ишь, что надумал, людёв со свету сживать… и ведь меня подбивал к этому… вот зараза… Он, что… за убивца меня принимает ли чё ли. Надо мужикам сказать, чтобы поостерегались его, али ещё кого… мало ли у нас в селе поганцев… могут за посул и человека убить… с них это станет. Ведь до чего дошёл, а ещё священник…

На пике ночи загорелся сарай во дворе дома Ивана Долбина. Благо, что сарай стоял у реки, всем миром быстро сбили пожар, иначе не миновать беды, – вспыхнули бы соседние избы, а за ними огонь охватил бы и всё село. Сарай, конечно, не спасли, погибли в огне куры, и сгорел хозяйственный инвентарь, но сам хозяин и его семья не пострадали. Помогал тушить пожар и Мисаил, он догадался, кто поджигатель, но догадка – не отгадка, поэтому промолчал.