Сергей Михайлов - Колыбель качается над бездной

Катапульта! Он катапультирован! Запретная красная кнопка сразу же обрела смысл.

Светало. Далеко внизу мутными бельмами проступали снежные шапки горных пиков. Он медленно опускался в предрассветной мгле, свирепый ветер порывами налетал на беззащитную капсулу, раскачивал её и безбожно трепал, и тогда туго натянутые стропы издавали надрывный скрип, подобный скрипу вёсел в уключинах лодки. А над головой, закрыв добрых полнеба, висел купол гигантского парашюта.

Наверное, со стороны он представлял комичное зрелище: человек в ночной рубашке, с голыми коленками и одержимостью во взоре, подвешенный в пространстве, запакованный в прозрачную яйцевидную капсулу. Именно так, пожалуй, и рождались в древности мифы о богах, спустившихся с небес.

Чем ниже он опускался, тем ярче становился рассвет и тем чётче проступал рельеф безжизненной горной страны, раскинувшейся внизу от горизонта и до горизонта. В какую точку этой страны забросит его судьба, к какому берегу прибьёт капсулу капризный изменчивый ветер, он не знал. Он был одинок в этом мире, одинок, заброшен и забыт. И ещё голоден: он не ел со вчерашнего дня. Заоблачный «Олимп» давно уже умчался восвояси, моргнув напоследок кормовыми огнями. Теперь он понял, откуда взялось такое название: мифическая гора Олимп издревле считалась пристанищем божественных небожителей. А члены Триумвирата иначе как носителями божественной власти на земле себя и не позиционировали.

Он опускался уже минут двадцать. Ветер по мере сгущения атмосферы крепчал, его порывы, внезапные, резкие, шквалистые, то и дело меняли траекторию капсулы, швыряли её из стороны в сторону, раскачивали на стропах, словно маятник. Но вот купол парашюта попал в устойчивый восходящий поток, который подхватил и понёс его строго на север. Беспорядочные флуктуации капсулы прекратились, как прекратилось и снижение – на длительное время установилось горизонтальное её парение над горными вершинами. Парашют превратился в своего рода планер.

Обессиленный и уставший, вымотанный до предела треволнениями последних суток, он задремал. Очнулся он от резкого удара. С трудом вернувшись к реальности, он проводил взглядом скальную поверхность, о которую вскользь зацепилась капсула, и невольно зажмурился, когда слоёный базальт другой скалы внезапно вынырнул по правому борту и прошёл всего лишь в десятке сантиметров от него. Ветер стих, горы окутал вязкий клочковатый туман.

Он снова опускался, на этот раз окончательно и безвозвратно. Вскоре горы расступились, и парашют понёс его над каменистой долиной, обильно усеянной бурыми проплешинами колоний мха. По дну долины змеилась быстрая речушка, а по обе стороны круто вздымались вверх голые скалы, изрытые чёрными зевами многочисленных пещер. Здесь-то капсула и нашла своё последнее пристанище. Потеряв ветер, парашют безвольной тряпкой опустился на грунт, капсула клюнула носом в мшистый валун и завалилась набок. Всё, конец пути.

Нажатие зелёной кнопки привело к открытию защитного колпака и автоматическому освобождению его от ремней. Затёкшее тело плохо слушалось сигналов центральной нервной системы, однако вскоре кровообращение восстановилось, суставы вновь заработали, и он смог выбраться из капсулы наружу. Утолив жажду студёной ледниковой водой из ручья, он зашагал в северном направлении – туда, где за сотни вёрст отсюда был его дом. Ночная сорочка и домашние шлёпанцы были далеко не самой лучшей одеждой для многодневного горного перехода, но выбора у него не было. Он должен был идти, идти, идти, невзирая на холод, голод и усталость.

Он шёл уже много часов. Полдень остался позади, где-то в небесах, за плотным облачным слоем, кипело в космической пустоте неведомое и невидимое солнце. День был в самом разгаре. Ночная прохлада сменилась дневной духотой, шквалистый ветер, донимавший его во время полёта в капсуле, – полным безветрием. Долина, стиснутая с обеих сторон горными хребтами, то раздвигала свои границы, превращаясь в плоскогорье, то сжималась в узкое ущелье с нависающими над головой скалами. Безымянная речушка, струившаяся по её дну, неуклонно вела путника на север. Когда голод достиг кульминации, а шлёпанцы изодрались в клочья об острые камни, он решил сделать привал. Двигаться дальше уже не было сил. Пот катил с него градом, ночная сорочка промокла насквозь – хоть выжимай. Расположившись на большом плоском валуне, прогретом за день и густо поросшем мягким буро-зелёным мхом, он незаметно уснул. Усталость взяла своё.

Очнулся он от звука чьих-то голосов. Он не сразу понял, где находится. Возвращение к реальности было трудным и мучительным. Всё тело ломило от неудобной позы, в которой сморил его сон. Он сел, протёр глаза – и отшатнулся. Вокруг валуна толпилась группа уродливых человекообразных существ, словно сошедших с полотен Босха или Дали (древний, источенный временем проспект с избранными репродукциями великих мастеров пылился на чердаке их дома – он-то и был источником столь «глубоких» познаний творчества оных живописцев).

– Мир тебе, добрый человек! – произнесло одно из существ глухим скрипучим голосом и кивнуло в знак приветствия.

Их смуглые, обветренные, иссохшие лица изборождены были глубокими морщинами, космы седых волос венчали их туго обтянутые пергаментной кожей черепа, на плечи накинуты были длинные просторные балахоны, а костлявые, в гипертрофированных жилах руки сжимали узловатые, подстать рукам, посохи. Несмотря на свой карикатурно-уродливый облик, они не выказывали ни враждебности, ни угрозы.

Его вдруг осенило. Грейт-эйнджеры! Или «великовозрастные», как величала их молва. Эти мифические существа жили в легендах и преданиях, которые из поколения в поколение передавались от отца сыну, от деда внуку на протяжении многих-многих столетий. Их колонии, если верить мифам, были затеряны в самых отдалённых, самых глухих уголках Земли: в непроходимых тропических джунглях, в жарких безводных пустынях, в неприступных высокогорьях, в северных льдах – там, куда человеческая цивилизация не сумела или не сочла нужным дотянуть свои жадные вездесущие щупальца. В эти мифы почти никто не верил.

Однако находились смельчаки, которые под страхом самых жестоких репрессий утверждали, что эти уродливые существа – ни кто иные, как старики, сумевшие выжить в Переходную эпоху великого омоложения. Обычно таких смельчаков куда-то увозили в глухих безоконных авто, и они больше никогда не возвращались.

Слово «старик» было изъято из лексикона всех земных языков, а его употребление преследовалось по закону.

– Мир тебе, добрый человек! – повторил грейт-эйнджер.

Но незнакомец, неведомым образом оказавшийся в этом глухом горном ущелье, вновь ничего не ответил.