Игорь Лукашенок - Другие люди

Она вспомнила, что вчера, перед уходом в «Стамбул» Памука, долго переписывалась в чате со своим знакомым по консерватории, который переехал в Бостон вслед за своей женой, торговавшей недвижимостью по всему миру. Цинтия чувствовала флюиды любви, исходившие от этого вынужденного бостонца, что наполняло её общение с ним остротой недосказанности.

– Привет, Цинти!

– Здравствуй, Марк! Какая сейчас погода в Новой Англии?

– Та же, что и в старой.

– Промозгло?

– Ещё как!

– Что будешь делать сегодня?

– Иду в церковь. Завтра воскресение, и я должен проверить орган.

– О, надеюсь он не отсырел от ваших дождей.

– За ним хорошо присматривают.

– Ты грустишь?

– Немного.

– Я тоже.

– Всё никак не научусь быть циником.

– А я никак не научусь жить одна.

– В Штатах легче привыкнуть к одиночеству.

– Один поэт сказал, что привычка способна заменить человеку счастье.

– Видимо, он хорошо разбирался в людях.

– Настолько хорошо, что настроил многих из них против себя.

– На манер Христа?

– Да…Только без его смирения.

Они ещё долго болтали в том же духе, обмениваясь сокровенными переживаниями и едкими мыслями. Потом Марк отправился на работу, а Цинтия заняла себя чтением. И вот теперь, наблюдая из постели бледную синеву майского неба, она припоминала вчерашний разговор и мысленно глядела на него со стороны. «Интересно, могли бы мы также свободно открыться друг другу, сидя в одной комнате и разговаривая глаза в глаза? Нет, это сложно представить. Что-то бы обязательно отвлекло, рассеяло… Значит, чтобы заговорить совсем свободно необходима дистанция, сосредоточенность, одиночество… О, да! Это же так очевидно! А если вспомнить переписку великих… Так, кого бы… А, вот, Цветаевой и Пастернака. Да, нет сомнения, что в какой-нибудь московской квартире, с глазу на глаз, они бы не сказали друг другу и пятой части того, что позволили себе в письмах. А всё потому… Почему же? Почему… Да, всё ясно теперь… Письменная речь свободнее и выше устной! Открывать рот, говорить… Как же это иногда пошло выходит! И вся пошлость от того, что мы навязываем слову минутное настроение, физическую грубость, привычки. Вот почему так пошл актёр, наученный правильно говорить… Какой чуткий талант нужен, чтобы не лишить слово глубины, многосмыслия… Да, да! Произнесённый текст – это опошленный текст! Только письменное, отделённое от нашей личности слово, остаётся …» Тут ей позвонила мать и сказала, что будет у неё через два часа. Цинтия нехотя остановила поток мыслей, обречённо зевнула и резким движением поднялась с тёплой постели.

6.

На третьем курсе Цинтия влюбилась в белокурого альтиста, который в её глазах был выше, талантливее и прекраснее всех мужчин, кода-либо встречавшихся ей на жизненном пути. Семья у альтиста была довольно состоятельной, но он старался этого не выпячивать, и только уверенность каждого жеста, гордая посадка головы и требовательность к окружающим намекали на то, что он привык к роли хозяина любого положения.

Мало есть на свете женщин, которые не искали бы в любимом мужчине черт своего отца. Так случается по естественным причинам, ибо любовь может возникнуть только из тайного сродства душ, тел, назначений. И жизнь, сколь бы ни обвиняли её в непредсказуемой случайности, всегда сводит в одно цело лишь тех, кого нужно свести, и лишь настолько, насколько того требует её общий замысел. В белокуром альтисте Цинтия сразу отметила что-то давно ей знакомое и потому сразу доверила ему все свои тайны, как в раннем детстве доверяла их отцу. Ей хотелось проводить с ним много времени, делиться мыслями о любимых книгах, спрашивать совета. Он охотно рассказывал ей о себе, но в шутливом тоне, а потому ей казалось, что он всё про себя выдумывает. И надо сказать, что первое время ей нравилась его манера оставаться непроницаемым даже в моменты предельной близости.

Вместе они объездили все старые усадьбы, расположенные вокруг города. Здесь они предавались классическому духу, расправляли плечи и мечтали, что когда-то заработают своим талантом много денег и купят себе изящный особняк с колоннами. Иногда провидение заносило их в самые настоящие руины, забытые властями и давно непосещаемые обычными людьми, где ими овладевало тотальное чувство театра.

– Я представляю себя веймарской актрисой, – неожиданно объявила Цинтия, кружась на стилобате заросшего ивняком и крапивой здания ДК.

– А кем быть мне? – вопрошал с улыбкой на лице альтист, стоя у подножия щербатой лестницы.

– Будь моим Шиллером, любимый.

– Хорошо. А что будем ставить?

– Я бы хотела сыграть Марию Стюарт.

– Ты помнишь слова этой пьесы?!

– Нет, я буду импровизировать….

Так, между музыкой, поцелуями и загородными путешествиями, текла их молодая жизнь, похожая на авантюрное кино без сценария. Они радовались солнечным дням и не замечали облачных, что свойственно только недавно влюблённым друг в друга людям. Эрих Фромм писал, что настоящая любовь одного человека к другому заключает в себе и любовь ко всему окружающему. В этом утверждении пылает чисто мужской идеализм. Женщина любит конкретнее и глубже, пренебрегая многим ради одного. Какое дело ей до любви к пёстрому мирозданию, если она уже нашла то, во что можно вложить всю себя, возвысившись или пав, обретя счастье или погибнув. Такой была и любовь Цинтии к своему избраннику.

Однако после нескольких месяцев любовного наслаждения Цинтия стала подозревать, что у них с альтистом не может быть общего пути. Она не столько понимала, сколько чувствовала его натуру, в обычае которой было загораться новыми проектами без оглядки на обстоятельства и мнения самых близких людей. Цинтия предугадывала также и то, что не останется единственной женщиной слишком увлекающегося, слишком жадного до впечатлений и новых побед мужчины, лишившего её девственности на второй неделе знакомства. Печаль сковала её непривыкшее к страданиям сердце. Теперь каждую ночь призывала она майского бога и просила у него помощи в ситуации, из которой не могла придумать достойного выхода. И однажды, как это бывает со всеми уповающими на волю тайных сил, она получила то, чего так искренне желала.

7.

Мать просидела в гостях у Цинтии не менее трёх часов. Она разговаривала с Цинтией в своей привычной манере: много рассказывала о своих знакомых, задавала дочери вопросы и делала вид, что внимательно слушает её ответы. Цинтия и мать походили на двух русских актрис-соперниц, которые много лет подряд играют в одном и том же спектакле, хорошо знают повадки друг друга, а потому не ждут от очередной встречи на сцене ничего нового. Цинтия знала, что мать интересует по-настоящему лишь работа и тот круг знакомых, которые всегда готовы были принять участие в светской авантюре с алкоголем и разговорами до середины ночи.