Эдуард Струков - Эпоха полного абзаца. Эпический верлибр

Сапар на его глазах зарезал и освежевал

доверчивого деревенского кобелька —

голод не тётка, пёсика они тогда дружно скушали —

так что за жизнь обитателей туманного Альбиона

было как-то немного теперь страшновато…

В 1984 году в СССР насчитывалось 282 тысячи добровольных народных дружин (в составе которых действовали 40 тыс. оперативных комсомольских отрядов), 50 тыс. пунктов охраны общественного порядка и 13 млн дружинников, ежедневно на дежурство выходили до 400 тыс. человек.

В восемьдесят пятом году двадцатого века

День космонавтики совпал с пасхой,

что почему-то всех невероятно обрадовало.

То ли Гагарин воспринимался как мессия,

то ли объединял их с Иисусом Христом тот факт,

что оба вознеслись на небеса —

оставалось только гадать.

Степанов столь сложными размышлениями

в ту далёкую пору как-то совсем не заморачивался,

жил спокойно, учился, и даже представить себе не мог,

что появившийся в марте говорливый генсек

вскорости устроит в стране такой кордебалет,

что слабо никому не покажется.

Пока же всех вокруг радовало только одно —

закончилось наконец-то время сплошных похорон.

Перед самым праздником Степанова сотоварищи

вызвали в деканат, где предупредили о том,

что студенческому оперотряду института

выпала высокая честь отдежурить в церкви

в момент празднования верующими Пасхи.

Прошла суббота, к вечеру солнце скатилось в Китай,

дунул свежий холодный ветерок с Амура.

Закупив в магазине на вечер побольше вина,

они завалились всей гурьбой в райком комсомола

получать последний инструктаж.

– Вам, студенческому оперативному отряду,

поручено сегодня до утра охранять верующих,

чтобы все эти пережитки прошлого,

одурманенные религиозной демагогией,

смогли спокойно отпраздновать в своей церкви Пасху.

Задача проста – надо будет встать цепью в периметре,

пресекая правонарушения несознательных граждан,

и в таком режиме вам предстоит

продержаться любою ценой до утра.

Ну, примерно так же, как в картине «Вий»

известный киноактёр Леонид Куравлёв, ха-ха…

Степанов с друзьями оценили юмор, весело поржали,

потом не спеша выдвинулись к деревянной церкви,

стоявшей посреди заросшего кустами

так называемого «частного сектора»,

открыли ворота и шумно завалились в притвор.

Навстречу им вышел батюшка, отец Владимир,

высокий, строгий, совсем не старый ещё мужчина,

приходивший иногда поиграть в мини-футбол

на известную всем площадку за политехом.

– Сколько будет вас, ребятки? – спросил батюшка.

Услышав в ответ «тринадцать», он слегка побледнел,

потом мелко перекрестился и молча ушёл в храм.

Оперотрядовцы, немного осмелев, накатили вина,

сходили посмотреть, как красиво горят свечи.

Стемнело, начал потихоньку накрапывать дождик,

в периметр повалил народ, все трезвые, разодетые.

Степанов зашёл в бревенчатый молитвенный дом,

подивился тому, как внутри уютно и тепло.

Благообразный старичок вёл мирный диспут

с однокурсниками Степанова – охмурял, конечно,

но юных атеистов, которых в тепле слегка развезло,

было, как говорится, хрен возьмёшь за полтинник.

Они горячились, цитировали Маркса и Ленина,

народ вокруг добродушно посмеивался —

все тут были словно ударены пыльным мешком,

странноватые люди, не от мира сего, слишком добрые,

совсем не похожие на обычных горожан.

Навестив припрятанный за храмом заветный рюкзак,

Степанов принял свою дозу пахучей «Чашмы»,

посмеялся тому, как борец Магомед топчется,

сгорая от любопытства, у дверей храма,

боясь гнева Бога – то ли своего, то ли православного.

Наконец наступила полночь, ударили в колокола,

пьяненькие оперотрядовцы разбрелись по местам,

Начался крестный ход, вынесли образа,

вышел народ, пряча свечи от ветра в ладонях.

На священнике засияла огнём золотая риза,

вырос и окреп хор голосов, люди нестройно запели,

крестный ход начал неспешный размеренный шаг,

мимо студентов, превратившихся в немые столбы.

Лишь только процессия завернула за угол,

послышался страшный раскат грома,

ветер сыпанул песком и пылью в глаза,

небо словно ощерило злобную пасть —

оперотрядовцы вмиг протрезвели,

волосы у Степанова встали на голове дыбом,

он почувствовал неприятную дрожь в ногах,

адский холод внутри и мороз по спине.

Казалось, всё, аут, финита ля комедия —

люди пропали в неведомой мгле,

время остановилось, стрелки часов замерли,

тьма вокруг наполнена диким ужасным гневом,

чудилось, будто Китеж встаёт из озёрных глубин,

мертвецы выходят из могил, завывая…

Но свет, слабый, неровный, вдруг появился из-за угла,

человеческое пение достигло слуха Степанова,

и он обрадовался было возрождению мира,

но увы – всё это случилось совсем ненадолго,

после второго исчезновения крестного хода за храмом

ветер ударил им в лица с новой яростной силой,

с неба полетели редкие крупные капли дождя.

В третий раз они услышали грозное пение,

потом ударила белая молния, загремел гром,

стоять в оцеплении не было больше сил,

вина в рюкзаке уже не осталось,

Степанов устал и промок, он шатался,

странная судорога сводила его пальцы в щепоть,

ему стало страшно, он взглянул на соседа —

битломан и эстет Коленька пал на колени,

крестясь так, будто за ним гонится чёрт.

На заднем дворе мелькали какие-то странные тени,

кто-то лез снаружи через высокий чёрный забор,

в студентов полетели камни, пустые бутылки.

Степанов помнил драку, милицию, ливень стеной…

Потом было долгожданное сизое утро,

их довезли в «бобиках» прямо к общаге,

где все они попадали спать, где и как попало.

…Через месяц генсек объявил в стране Перестройку,

начались всевозможные «ускорения»,

приняли указ о запрете торговли алкоголем,

летом Степанов слетал на практику в Петропавловск,

потом прошёл военные сборы и стал лейтенантом,

отбарабанил четыре зимних месяца

на преддипломной практике в Перми,

через год получил заветный синий диплом,

значок в виде ромбика, который тут же потерял,

а его знакомых легко раскидала по стране судьба.

Но тогда Степанову было совсем не до учёбы,

в начале мая он неделю провалялся в больнице,

после драки в церкви из почки вышел камень,

застрявший в мочеточнике на долгих шесть лет,

Степанов ездил с этим неудобством по стране,

то и дело тут и там его настигали почечные колики,

от которых не хотелось больше жить,

но потом наступало утро, боль уходила,