Исайя Хэссел - Глаза богов закрыты

– Говорят, это большая редкость, но это действительно возможно. Я встречал людей, которые хвастались, что воочию видели их, хотя я и сомневаюсь, что они говорили правду. Считается, что тот, кто увидел Бога будет им благословлен. Не знаю. Наверное, на удачу и счастье. Сам-то я Богов не видел. Да и чтобы появилась возможность их увидеть нужно пройти еще столько же, сколько мы уже прошли.

– А они что, спускаются на землю?

– Нет, конечно же нет, глупый. Иногда они подходят к самому краю своего острова, чтобы посмотреть, что происходит на земле. Пойдем. Вон, уже река виднеется.

– Река? – дыхание вновь прервалось где-то в груди. Я даже поначалу не поверил отцу. Что такое река я знал только благодаря коротеньким сказкам, что раньше мама рассказывала мне перед сном. Но настоящую реку я никогда раньше не видел. Все что у нас есть – это грязные лужи после редких дождей.

Я окончательно забыл о ноющих ногах, сорвался с места и побежал вперед по направлению к… реке! Не могу поверить! Реке! Большой и настоящей! Не грязная лужа, и даже не маленький ручеек, а река. Большая, настоящая река. Я могу на пальцы своих ног поспорить, что она еще и очень глубокая. Интересно, папа сможет погрузиться в нее с головой?

– Аарон, стой! – слышу голос отца где-то далеко позади. – В реке нельзя купаться!

А я и не умею… Не знаю, как это делается. Я никогда раньше не купался. В городе вообще мало воды, тем более чистой. Чистая вода была редкостью даже для богатых семей, живущих в центре города. Мы же, обычные люди, мылись и пили обычную дождевую воду, нередко собранную прямо из луж.

Сбавив пыл, я остановился.

– Почему в ней нельзя купаться?

Отец догоняет меня со сбившимся дыханием. Все же здесь очень жарко. Большие капли пота стекают с его лба, становясь черными как уголь. После пыльной бури все его лицо было перемазано в саже, словно он засунул голову в печку.

– Река священна, – он переводит дух. – Боги создали ее, как нерушимое напоминание о своем величии, безграничной силе. Простым людям нельзя к ней прикасаться.

– Тогда зачем мы идем сюда, если к ней нельзя прикасаться? – сказать честно, я был сильно разочарован и даже разозлен. Эта река – единственный шанс хоть раз в жизни почувствовать себя чистым. И этот шанс, лежащий уже не так далеко, у меня отбирают еще до того, как я до него добрался.

– Это своеобразный обряд. Каждый отец должен отводить к реке своих сыновей, достигших десятилетнего возраста, чтобы из поколения в поколение передавалась память о наших Богах. Чтобы мы о них не забыли. Чтобы всегда помнили благодаря кому мы остались живы.

– Пап?

– Что?

– Мне еще нет десяти.

– Это не так важно. В наших жизнях возраст не имеет значения. Через пару лет ты уже забудешь сколько тебе: одиннадцать или двенадцать.

– Пап?

– Ну, что тебе?

– А Боги счастливы?

– А как по-твоему? – отвечать вопросом на вопрос очень в духе папы. Он всегда так делал, если хотел, чтобы на поставленный мною вопрос ответил я сам же.

– Конечно должны. Мы оттуда, наверное, словно мухи.

– При этом очень назойливые. Меленькие, черные, жужжащие и вечно мешающие. Одинаково похожие друг на друга. Трудятся там, внизу, им во благо; молятся, чтобы они жили без проблем и забот, что ни на день не покидают человеческую расу.

– Значит, они никого не любят?

– С чего ты это взял?

– Мама говорит, что если ты кого-то любишь, то ты должен заботиться о нем и переживать за него.

– Аарон, – отец почему-то улыбается. Я не могу понять почему, – ты должен понять, что мы – самые обычные люди. Маленькие и жужжащие, но при этом незаметные. А они – они Боги. Сильные, великие, мудрые. Мы совершенно разные создания, чтобы друг друга понять. Возможно, у них совершенно иное представление о нашем мире. Более глубокое и правильное. А уж раз мы не можем их понять, то будет лучше, если мы не станем забивать свою голову подобной ерундой. Наше дело маленькое. И наше мнение ничего не значит.

Его улыбка сошла на нет. Кажется, он немного погрустнел, как, впрочем, и я. Этот разговор навеял на меня плохое настроение, что продержалось совсем недолго. Чем ближе мы приближались к воде, тем счастливей и радостней я становился. Выгоревшая пустыня постепенно кончалась. Начиналась зеленая, зеленая! Представляете? Зеленая травка, какой я никогда в жизни не видел. И она становилась все гуще и зеленей. Целый пушистый ковер. В городе людей трава растет блеклой и чахлой, полуживой или правильнее будет сказать полумертвой, никак не загнувшейся окончательно. Иной раз появляется желание ходить вокруг дома и топтать все, что еще не погибло. Помочь довершить то, что сама трава никак не может сделать – умереть. Теперь же я знал, как должна выглядеть настоящая трава, а не ее блеклое подобие. Теперь-то я точно вытопчу всю траву рядом с домом, чтобы она не напоминала мне о траве настоящей. Ведь я даже никогда и не подозревал, что трава может быть такой зеленой, такой живой и яркой.

У самой реки трава кончалась. Начинался песчаный берег. Мы подошли почти вплотную и долго стояли молча. Смотрели в чистейшую гладь воды, через которую видно дно. От блеска солнца резало глаза, закрыть я их боялся. Вдруг весь сегодняшний день – это сон…

Черная гладь застывшей реки сияла в темноте этой ночи, достигая самого неба, бездонного и пустого. Они будто бы отражали друг друга, и не было возможности сказать, где заканчивается река, а где начинается небо. По черной, твердой и непроницаемой, словно лед, корке, казалось, можно ходить не боясь, что в эту пустоту провалишься, и исчезнешь в ней навсегда. Это хуже смерти. Чем ближе я находился к этой дыре, тем чернее она становилась, и в один неопределенный момент она переступила границу тьмы. Абсолютно черная дыра начинает поглощать в себя свет, воздух и даже саму тьму. Ничего не оставляя. Смотришь туда, а там ничего нет, словно провал в твоем собственном зрении. Слишком поздно замечаешь, что тьма пробралась к тебе внутрь, залезла в каждый уголок твоего круглого сознания. Заполнила собою все и полностью тобой завладела. Кто-то или что-то начинает управлять тобой, заставляет подойти ближе, ближе и уже совсем близко, пока ты не оказываешься у самой кромки воды, на самом краю этой бездонной пропасти, рискуя свалиться туда. Не отрываясь, даже не моргая, продолжая в нее смотреть… в никуда… в пустоту. Встаешь на колени, рядом с застывшей ледяной коркой, что превратилась в ничто, почти касаешься ее руками. Рядом абсолютно статичная вода. Смотришь прямо в бездонную пропасть, совершенно не заботясь о том, что можешь упасть. Сама пропасть в тебя упала.

Ты ничего больше не боишься. Абсолютная тьма высасывает тебя, поглощает эмоции и чувства, как свет, как воздух, как саму тьму, как все, что до нее коснулось, даже если только одним лишь взглядом. Плотная корка покрывает твои глаза, и ты полностью лишаешься зрения. Нет, ты видишь все отчетливо, прекрасно, как и всегда, но совершенно лишен возможности моргать и смотришь только туда, куда тебе приказали. Но кто это делает? Для чего ему это нужно? Чтобы процесс высасывания твоей души не прерывался ни на мгновение. Продолжай смотреть в никуда, у тебя больше нет возможности отвернуться. У тебя вообще больше нет никакой возможности управлять своим телом. Твоя воля подчинена какой-то невероятной силе, темной, как сама пустота, и могущественной, как сами Боги. Апатия заменяет страх. Ты – никто. Твоя личность умерла, воля вместе с нею, а душа уже на самом дне застывшей реки. Настало время сдаться, но ты и этого не можешь. Все давно решено за тебя. Ты полый. Кости, обтянутые кожей, и больше ничего. Пустота внутри и пустота снаружи, все становится единым целом и это, в определенном смысле даже прекрасно. Ни осталось никого, кто о тебе бы еще помнил. Ты никому не нужен и тебе не нужен никто, все равно что тебя бы никогда не существовало. В общем, ты уже близок к этому состоянию. Еще чуть-чуть и все, мир будет прекрасно существовать без тебя. Ложь, от которой осталась ишь оболочка, и та скоро лопнет словно мыльный пузырь.