YBS - История болезни коня-ученого

А тут, оказавшись ночью под открытым небом, мои будущие родители посмотрели друг на друга и расхохотались. Даже много лет спустя, вспоминая тот момент, они улыбались…

Потом, по мере того, как мое грядущее появление на свет становилось все очевиднее, руководство БПК решило войти в положение молодого ценного кадра, и выделило моему отцу прямо там, где он работал, комнату площадью 8,75 кв. м., зато с потолком в пять с половиной метров. Положенная на бок, она имела бы намного большую площадь… При Рябушинских это была комната горничной, но от тех времен остался только массивный, с фигурной головкой латунный ключ, очень смахивающий на золотой ключик Буратино, а в новые времена там должно было поместиться четыре человека – два инженера, домработница и ребенок.

Зачем домработница? А вот зачем. При Сталине, о котором почему-то тоскуют те, кто его и не нюхал, декретный отпуск составлял всего 28 дней до и 28 дней после родов, а потом маме надо было выходить на работу. Продолжал действовать закон, запрещавший увольнение с работы по собственному желанию. И вот мой дед сходил на биржу домработниц у Патриарших прудов и привел оттуда 19-летнюю Аню. Четыре года она была членом нашей семьи, на ней держался дом во время тяжелой болезни моей мамы. Только когда все закончилось благополучно, Аня уехала в Томилино в барак к своему мужу. Спустя два года у нее родился сын, которого она назвала тоже Юрой.

Теперь понятно, почему папа напрягся, когда ему сообщили о мальчике и девочке разом?

Самое первое отчетливое и связное мое воспоминание – это лето 1952-го года в селе Евдаково: нам навстречу идет стадо гусей, и мама говорит мне, чтобы я не подходил к ним, потому что они щиплются, но я же чувствую, что они хорошие, все-таки подхожу и глажу по шее большого гуся.

Мама, я и гуси. с. Евдаково, 1952 г. Семейный архив

А потом папа сажает меня на спину здоровенной свиньи. Помню, что мои ноги не обнимают спину животного, а торчат практически в шпагат… Свинья срывается с места и бежит, мне это очень нравится, но тут мама сдергивает меня со свинской спины. Она, наверное, испугалась, что свинья меня сбросит, и я ушибусь, а у меня осталось чувство поломанного кайфа. До сих пор… Ничего бы свинья мне не сделала, она что, не понимает, как себя с маленькими вести?!

Все эти маленькие семейные события протекали на совсем не веселом фоне того, что творилось в стране. Отец мне рассказал, что еще в 48-м, когда развернулась откровенно антисемитская кампания «по борьбе с космополитизмом», профессор Рамзин [3] Рамзин Леонид Константинович (1887–1948) – создатель Бюро Прямоточного Котлостроения, автор т. н. «котла Рамзина», профессор. В 1930-м приговорен к смертной казни по фальсифицированному процессу Промпартии, помилован с заменой «9 грамм» на 10 лет, работал в «шарашке» – Особом Конструкторском Бюро (ОКБ) ГПУ, в 1936 г. освобожден, награжден орденом Трудового Красного Знамени и Сталинской премией. Учитель моего отца. в частном разговоре посоветовал ему: – Борис, постарайтесь, как можно меньше, бывать в Москве!

Опыт еще довоенного сидельца подсказывал профессору, что вероятность попасть в поле зрения тех, кому на глаза лучше не попадаться, меньше вдали от места постоянной прописки и работы.

А зимой с 52-го на 53-й мгла стала сгущаться непосредственно вокруг нашей семьи. В журнале «Новый мир» начали было публиковать роман Василия Гроссмана «За правое дело» (продолженный затем легендарной «Жизнью и судьбой»). Через несколько дней «Комсомолка» отозвалась о нем вполне благожелательно, вот и моя мама что-то в таком духе позволила себе произнести на работе. А еще через день в «Правде» появилась статья исполнителя разных грязных дел по литературе Бубеннова, в которой он смешал роман с грязью. Публикацию немедленно оборвали – статья в «Правде» означала гнев на самом высоком уровне, выше некуда. Не исключено, что и «Комсомолке»-то дали роман похвалить ради провокации.

Парторг обсерватории маме пригрозил, что ее «антипартийная оценка» романа Гроссмана будет обсуждена на партсобрании. Чем такие обсуждения кончались, известно… Но тут маме «страшно повезло»: еще до всей этой истории она из-за постоянного покашливания обратилась к врачу, и ей сделали рентген легких. И как раз на следующий день после угрожающего разговора вызвали в поликлинику и отправили в диспансер – туберкулез. Бог знает, как бы обернулось, если бы не диагноз…

Параллельно с этими нашими семейными обстоятельствами той зимой полыхнуло «дело врачей»: целую группу лучших медиков страны, почти сплошь евреев, объявили «убийцами в белых халатах», злоумышлявшими на особу государя. В печати и на митингах требовали повесить их на Красной площади… Среди обвиняемых был и генерал-майор медицинской службы Мирон Семёнович Вовси, в годы войны – главный терапевт Красной Армии, создавший, по общему признанию, образцово работавшую систему, сохранившую жизни миллионов бойцов и командиров и вернувшую множество из них в строй. Десятки маршалов и генералов прекрасно знали врача Вовси и понимали, что он никакой не убийца в белом халате и не немецкий шпион, как написал ему в дело садист-гэбешник, при том, что всю родню генерала убили на Украине гитлеровцы. Знали, но не защитили товарища. А маршал Конев еще и отличился яркой речью, в которой требовал казней. Носились совершенно дикие слухи о том, как врачи отравляют пациентов, тысячи людей тогда умерли, потому что боялись лечиться, да и лечиться стало не у кого, потому что успели уволить и пересажать тысячи врачей.

Как раз тогда маму в первый раз забрали в больницу в тяжелом состоянии… Что-то она сказала папе о врачах – де, не может быть, чтобы это все было выдумкой, а папа, вообще-то человек железной выдержки, нежно любивший жену, впервые за их совместную жизнь резко ей ответил, что все это дело – самая настоящая антисемитская провокация, и что он ни на грош не верит этому бреду и удивляется, как в такое могла поверить его Базенька…

Известных стране еврейских деятелей заставляли подписывать письмо к правительству с просьбой защитить евреев от погромов и выселить их на Амур. Герой Советского Союза генерал армии Яков Крейзер, писатель Илья Эренбург, авторитет которого в войну был огромен и известнейший бас Большого театра Марк Рейзен отказались, а остальные послушно подписали. К деду прибежал его старый товарищ и рассказал, что у них на Московской Окружной железной дороге на запасных путях накапливают десятки составов теплушек для депортации.

В депортации 1904 года из Бессарабии на Волынь погибли двое моих малолетних внучатых дядьев – младших братьев бабки. В 1949-м году была проведена одна из самых вегетарианских депортаций в советской истории, когда выселяли в Казахстан вообще непонятно за что и почему понтийских греков Абхазии, и, вследствие этого не очень зверствовали, но все равно весь их путь был усеян могилами умерших в пути… [4] Об этом написал мой однокашник Гарик, родившийся из-за депортации не в родном Сухуме, а в Чимкенте. Никто, даже греческая печать, не согласились это опубликовать, и вот – пришлось мне. Харлампий Тирас. Женщина и дом. http://www.yu-b-shmukler.narod.ru/Friends/Tiras_Zhenshina.html . Случись выселение евреев на самом деле, у нас бы шансов не было даже доехать до места, поскольку погромы планировались не только по месту выселения, но и по пути следования. А мы бы были особенно хороши – отдельно от отца, который редко бывал в Москве, мама с туберкулезом и я – неполных трех лет от роду.